Возвращайтесь, доктор Калигари - Дональд Бартельми

Пришел мужчина, в шляпе. В шляпе было перышко, а помимо шляпы и перышка имелся ранец. Джек, это мой муж, сказала ты. И повела его в спальню, и повернула ключ в замке. Чем вы там занимаетесь? – спросил я, дверь заперта, вы с ним вместе внутри, я в одиночестве снаружи. Уходи и занимайся своими глупыми делами, сказала ты из-за двери. Да, сказал Джек (из-за двери), уходи и не тревожь понапрасну людей, которым есть чем заняться. Бесчувственный скот! – сказала ты, и Джек сказал: грязный хам! Вот люди, сказала ты, и Джек сказал: какая наглость. Я сторожил под дверью до ночи, но не слышал больше слов, только звуки причудливого происхождения, как то: хрюки, стоны и вздохи. Едва заслышав их (через дверь, коя была, как и уже сказал, заперта), я немедленно кинулся на чердак за экземпляром «Идеального брака» Т.Г. ван де Вельде, доктора медицины, в целях определения, не описывается ли в оном подобная ситуация. Но она не описывалась. Я, следовательно, оставил книгу и вернулся на свой пост за дверью, остававшейся (да и почему бы ей не оставаться?) закрытой.

Наконец дверь отворилась, изнутри показалась твоя мать с видом, как говорится, «выставленной». Но она всегда принимала твою сторону в противопоставление моей, а потому сказала только, что я – обычный фискал. Но, ответил я, как быть с теми, кто вот даже сейчас сидят в постели? смеются и перешучиваются? Даже не пытайся учить бабушку твою жевать уголь, был ответ. По оному я низвергся, если ты мне поверишь, в меланхолию. Неужели не можем мы, кожа к коже, ты и я, карабкаться и льнуть друг к другу все оставшиеся нам дни? Коих осталось, в конце концов, не так уж много? Без всякого вмешательства таких, как этот Джек? И, вне всякого сомнения, иных, что еще будут?

Завершив сие объявление и поместив «Звездно-полосатый стяг» на диск проигрывателя, а чашку супа – на плитку, Блумсбери отметил, что девушка в приемной производит руками движения, бременем коих являлось то, что она желала с ним побеседовать.

– А после мистера Вейдта моя любимая звезда – Кармен Ламброза, – сказала она. – Больше того, мне говорили, что в некоторых аспектах я на нее похожа.

– В каких? – с интересом спросил Блумсбери. – В каких аспектах?

– О Кармен Ламброзе говорили, что, проживи она лишь чуточку дольше и не умри от алкоголизма, стала бы самой кассовой кинозвездой в Британском Камеруне. Где таких, как она и я, ценят.

– Самой кассовой кинозвездой за какой год?

– Год не важен, – сказала она. – Важна оценка.

– Я бы сказал, что ты к ней благосклонна, – заметил Блумсбери, – обладай я каким-то знанием о ее причудах.

– Я произвожу на тебя впечатление?

– Каким образом?

– Как возможный партнер? В сексуальном смысле, то есть?

– Этого я не рассматривал, – ответил он, – до сих пор.

– Говорят, я сексуальна, – отметила она.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал он. – То есть выглядит правдоподобно.

– Я твоя, – сказала она, – если ты меня хочешь.

– Да, – сказал он, – вот в чем вся сложность – захотеть.

– Ты должен только, – сказала она, – изобразить легчайший жест уступки – как, например, кивок, слово, кашель, крик, пинок, изгиб, хмычок, оскал.

– Вероятно, мне это не понравится, – сказал он, – сейчас.

– Мне снять одежду? – спросила она, проделывая соответствующие намерению телодвижения.

Одним-единственным шагом, как, он часто видел это практикуют в кино, Блумсбери оказался «подле нее».

– Марта, – сказал он, – старушка моя, ну почему ты никак не можешь похоронить прошлое? Тогда то были дни гнева, страсти и достоинства, но теперь, в свете нынешних стандартов, практик и отношений, с теми днями покончено.

При этих его словах она разрыдалась.

– Сначала ты вроде был заинтересован, – промолвила она (сквозь слезы).

– Ты очень добра, что попробовала, – сказал он. – Заботлива. Вообще-то и крайне привлекательна. Даже соблазнительна. Меня иногда это обманывало по несколько мгновений подряд. Ты хорошо выглядишь в штанишках борца с быками.

– Спасибо, – ответила она. – Ты сказал, что у меня роскошная корма. Хоть это сказал.

– Так и есть.

– Ты не можешь забыть, – спросила она, – о Дадли?

– Дадли?

– Дадли, который был моим возможным любовником, – уточнила она.

– До или после Джека?

– Дадли, который на самом деле сломал наш ménage[5], – сказала она, в ожидании уставясь на него.

– Ну да, – ответил он, – наверное.

– Расскажи мне о радости еще.

– Радость была, – сказал Блумсбери. – Не могу этого отрицать.

– Действительно такая, как ты сказал? Мрачная и парадоксальная?

– Все это было, – галантно ответил он, – тогда.

– Тогда! – произнесла она.

Повис момент молчания, в который оба они вдумчиво слушали «Звездно-полосатый стяг», тихо игравший в соседней комнате у них за спиной.

– Стало быть, у нас, как говорится, всё? – спросила она. – И никакой надежды?

– Никакой, – ответил он. – Из мне известных.

– Ты нашел того, кто больше тебе нравится?

– Дело не в этом, – сказал он. – Это здесь ни при чем.

– Херня, – сказала она. – Знаю я тебя и все твое похабство.

– До свидания, – ответил Блумсбери и вернулся в аппаратную, заперев за собой дверь.

После чего возобновил вещание, быть может, с трепетом, но не ослабив решимости не хлестать, как гласит народная мудрость, дохлую кобылу. Однако электрическая компания, которой не платили с самого начала до самого конца, наконец закончила предоставлять дальнейший электроток для радио, следствием чего вещание – как слов, так и музыки – прекратилось. Так завершился тот период Блумсбериевой, как говорится, жизни.

Я не желаю видеть элегантные щипцы! заявил Тупелл. Пусть инструмент выглядит таким, каков он есть, внушительным оружием! Arte, поп vi (искусство, не сила) можно выгравировать на одной половинке; a Care periпео (заботься о промежности) на другой. Спутник его ответил: Испытание врачебной прогностической сметки в том и состоит, чтобы определить, когда пора заканчивать с медикаментозными и диетическими мерами и выскребать матку, чрезмерные колебания же здесь подлежат порицанию, хоть и благородны… Я вовсе не имею в виду, что нам следует проводить терапевтический аборт с легким сердцем. Напротив, я всегда медлю с принятием подобного решения и всегда прибегаю к нему лишь по должным консультациям. Если же, напротив, медведь задирает человека, орочи незамедлительно организуют охоту, излавливают медведя, убивают его, съедают сердце, а остальное мясо выбрасывают; шкуру же они оставляют, коя вместе с головой зверя служит саваном для убиенного. У вогулов к мести взывают ближайшего из родственников. Гольды имеют тот же обычай применительно к тигру; его убивают и хоронят с такой вот краткой речью: Теперь мы квиты, раз ты убил одного из наших, мы убили одного из твоих. Теперь давай жить в мире. Не трожь нас больше, или мы тебя убьем. Карола Митт, волосы каштановые, глаза карие, всего девятнадцать, родилась в Берлине (настоящее имя: Миттенштейн), покинула Германию пять лет назад. В старшем классе женской школы при католическом монастыре Святого Сердца в Гринвиче, Коннектикут, Карола отправилась на Бал Венской оперы в «Уолдорф-Асторию», где ее приметила редактор журнала «Гламур».