Пять минут между жизнью и смертью - Галина Владимировна Романова

Он всегда чувствовал эти открытые двери, ощущал по едва уловимой вибрации, по тонкой струе сквозняка, тянущей снизу. Он почти всегда знал, которая дверь окажется незапертой. И редко когда ошибался.

Дверь квартиры семьдесят четыре, возле которой топтался теперь в нерешительности Лев Батенин, была не заперта.

Почему?!

Это первый и самый страшный вопрос, который его буквально пригвоздил к бетонному полу лестничной клетки.

Почему она не заперлась, вернувшись так поздно домой?! Почему она не сделала это, слыша шум мужской потасовки в подъезде? Хлопали же двери, народ возмущался, да и сам он орал что есть силы.

Ему бы задаться еще одним вопросом: почему он, понимая, что влип во что-то нехорошее, все еще стоит на ее пороге и не бежит стремительно вниз или вверх, как делал не раз? А потом еще одним: почему вместо того, чтобы спасать себя, он тянет дверную ручку, толкает дверь и входит в ярко освещенную прихожую?

А следом и еще один вопрос его должен был бы взволновать: почему, не обнаружив никого в прихожей, он начинает кричать в полный голос и идет в кухню?

Он нашел ее – свою фею, розы для которой он так и не донес. А может, они потому и увяли, что чувствовали, что не могут стать ни для кого подарком?

Девушка была мертва. Она лежала ногами ко входу в кухню со скрещенными на груди руками. Видимо, как стояла перед убийцей, так и рухнула на спину, получив пулю в лоб. Аккуратной дырочки не получилось, верхняя часть черепа была снесена. Все было залито кровью.

Льва затошнило. Надо было бежать, ну хотя бы для того, чтобы отдышаться. А он вместо этого сполз по стене, уселся на пол у кухонной двери и начал вслушиваться в нарастающий подъездный гомон. Он ширился, разрастался, оглушал. Потом кто-то завизжал совсем рядом с ним и принялся орать:

– Вот он! Вот он, гад! Берите его, берите!

Его и правда взяли и подняли с пола, больно вывернув руки за спину. Пиджак и без того намял ему подмышки, а тут еще выверт такой, что выть захотелось, и тоже громко, во все горло, так же, как визжал кто-то над самым его ухом.

Он сдержался. Возмутился лишь один раз, когда его начали в милицейскую машину совать, сильно давя на голову, чтобы он склонил ее как можно ниже.

– Хорош там, э-ээ!!! – И он даже кого-то лягнул.

– Смотри какой, лягается! – с непонятной веселостью отозвался кто-то за его спиной. – Я вот тебе щас…

Сильный удар ниже поясницы послал Батенина в самое нутро милицейской дежурки. Он больно ударился лбом. Перевалился на бок, потом на спину, попытался сесть. С трудом, но получилось. Возле машины кто-то негромко разговаривал. Подъезжали и отъезжали машины, свет их фар елозил по решетке, по грязным металлическим стенам, перескакивал ему на лицо и исчезал.

Он даже не морщился. В руках и плечах боли уже почти не чувствовал. Шишка на лбу наливалась внушительная, но тоже странным образом не беспокоила.

Болело сердце! Да так, что дышать было трудно.

Беда? Беда! Случилась беда, и не одна!

Погибла его фея. Ее убили выстрелом в голову, разворотив всю ее красоту, превратив ее в месиво из переломанных пулей костей и крови. Тот, кто это сделал, благополучно исчез. А вот он…

А вот он попался. Так глупо, так бездарно попался! А все почему? А все потому, что он нарушил главное правило вора: никогда не возвращайся туда, где тебе один раз повезло…

Настроение, несмотря на незадавшуюся вечеринку, у него было приподнятым. Не мешал поток машин, перекрывающий ему съезд на второстепенную дорогу, по которой три раза поверни – и ты дома. Не раздражали светофоры, странным образом забывшие перейти на работу в ночном режиме. Даже саксофонист, нудно тянущий по радио унылую мелодию, не действовал на нервы. И мелкий дождь, вознамерившийся смазать конец лета настоящим осенним ненастьем, ему почему-то нравился. Все прямо нарядным каким-то казалось, умытым, блестящим, свеженьким. Будто кто-то вознамерился весь город отполировать сегодняшней ночью.

Может, просто ночь была такой необыкновенной, а? Особенной?!

Для кого как, а вот для него – да, была. Именно эта ночь вдруг оказалась для Сетина особенной. Как бы он ее назвал? Ночь откровений? Нет, не подходит. Ночь прозрений? Тоже банально. Он никогда не был слепцом. Как тогда ее назвать?

Не находилось ей названия, хоть тресни. Не было слов, чтобы озаглавить тот временной отрезок всего из двух с половиной часов, в котором он вдруг осознал себя влюбленным человеком.

А он осознал! Как-то неожиданно и сразу Сетин вдруг понял, что влюблен в свою жену – Валерию. И для этого даже ее присутствия рядом с ним не понадобилось. Она дома осталась, отказавшись поехать к губернатору.

Он просто стоял, потягивая воду с лимоном – пить, когда бывал за рулем, он не позволял себе ни капли. Смотрел на собравшихся, кому-то улыбался, кого-то приветствовал, чуть склоняя голову и приподнимая бокал, кого-то осыпал заслуженными и не очень комплиментами. Затем долго и ни о чем говорил с Наташей, со своей бывшей третьей женой. Попутно решил вопрос, не дающий покоя его бизнесу второй месяц. Ел потом что-то, плохо понимая, что ест. Снова говорил комплименты и улыбался. И все это время он ощущал странное беспокойство, немного его нервирующее.

Он подумал, порылся в себе, попытался все случившееся за день и за два предыдущих дня проанализировать на предмет необъяснимой нервозности. Ничего такого не нашлось. Все в обычном режиме и дома, и в делах. Правда…

Правда, вчерашнее свидание с собственной женой в их общей спальне прошло совсем не так, как обычно. Он был приятно удивлен, но не более.

Что же было еще?

Сетин вышел на балкон, оперся об отлитое из бронзы ограждение, глянул в небо. Темнота просто могильная, подумал он, поежился и… тут же вспомнил.

Да, да, да! Он вспомнил, что его царапнуло и закогтилось потом глубоко внутри. А теперь бередило и покоя не давало, заставляя дергаться.

– Виталий… – позвала его Валерия, когда он повязывал себе галстук перед зеркалом. – Я могу у тебя спросить одну вещь?

– Тебе мало вещей? – пошутил он, затягивая шелковую петлю на своей шее.

Ни одной из жен он не позволял завязывать себе галстук. Считал это очень личным и только своим.

– Извини, я не так выразилась, – тут же смутилась Валерия. – Мне ничего не нужно. У меня все есть. И до тебя все было, а теперь особенно.

– Так что ты хочешь? – сразу завелся Сетин, неожиданно сильно потянул книзу, и узел галстука вышел не таким, как хотелось.

Вот когда она всякий раз подчеркивала, что ни в чем не нуждалась до него, он начинал беситься.

Да уж, конечно, не Золушка! Не кухарка, не посудомойка, не дворничиха. Но и позволить себе особенно ничего не могла, что теперь позволяет. Чего было выпендриваться? Оксана Петровна зовет ее неблагодарной, может, не так уж и не права.