Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

— Ясно…

— И прости, что не помог сразу. Решил не мешать тебе. Я немало слыхал о школе дона Нарваэса Пачеко, и знаю — она не готовит к бою бок о бок с товарищем. Хотя учит битве против нескольких противников. Но десяток, конечно, слишком. Почему ты не отступил со всеми? С самого начала?

— Испугался, сеньор Эррера. Ноги словно к земле приросли. Пришлось драться.

Вот так спокойно и говорит: испугался. Ну и где, спрашивается, испанский дух? Впрочем… это в поговорках хорошо хвастать, мол, «смерти боишься — живешь наполовину». А брехать в глаза человеку, что только что спас тебе жизнь, тоже не дело. Может, Диего и прав?

— Все бы так пугались. — Настроение у Санчо вновь поднялось. Уж он-то не струсил. Ни так, ни этак. А из молодого человека будет толк. Что до бледности, ее можно прогнать. Есть верное средство. — Чего б там ни говорил наш ворчун Хорхе, ты у нас приживешься. А раз так… Пошли ко мне домой. Там у меня добрый херес и злая жена.

А еще дети. Пусть парень посмотрит, да поймет, что осторожность старых служак объясняется заботой о семье.

— Хорошо, сеньор Эррера. Тем более патруль мы уже не соберем.

— Это точно. И вот что — бросай своего сеньора Эрреру! Для тебя — Санчо.

— Польщен честью.

— Взаимно. Кстати, в будущем сам захаживай. Думаю, несколько тренировок со мной пойдут тебе на пользу.

Хлопнул нового товарища по плечу. Теперь Диего стал ему именно младшим товарищем, которого следует учить и натаскивать, а не гнать и отваживать. Такова уж натура Санчо: на сделанное ему добро он может махнуть рукой, но коли уж самому довелось оказать кому услугу… Он не даст этого забыть. Самым простым способом: став добрым другом и совершенно незаменимым человеком.

Утро еще не разомкнуло оковы городских стен, а дом сеньора Эрреры в предместье. Ворота закрыты. Решение?

По уставу — подойти к караульному, показать черный с серебряным набалдашником жезл альгвазила и воспользоваться предназначенной для служилых людей калиткой.

Вот только на воротах каждого проходящего в специальную книгу пишут. Совету же Севильи вовсе не следует знать, что этой ночью в городе разбит портовый патруль, а стражники пробирались домой поодиночке. Да, на деле патруля и не было, несколько ночных прохожих, возвращающихся домой со службы — но не по сути судит улица, а как заблагорассудится. И как именно заблагорассудится, тоже ясно. Слухи делают те, кто заодно с волками, а не овчарками, так повелось всегда и везде.

А подробности дон Хорхе узнает. Не из тех дополнительных ушей, что, бывает, по ночам в дом алькальда заглядывают, а из отчета самого Санчо.

Так что, ради сохранения грозной славы, придется окунуться в места со славой дурной. Однако обладающие приятным свойством — в них старая мавританская стена особенно тонка.

И уж там господина альгвазила отлично знают: инспекция публичных домов входит в его обязанности. Разумеется, к гостю выходит хозяин притона, неизменно ходящий пусть не под костром, но под плетьми. Впрочем, порт без шлюх невозможен. Настолько, что смирилась даже всемогущая инквизиция. Смирилась и предпочла порочный промысел строго регламентировать.

Прислуга, готовая принять у клиентов плащи и шпаги, замирает в недоумении. Зато объявляется владелец заведения. По виду — почтенный купец или секретарь влиятельной персоны. В общем, один из представителей племени апикарадо, людишек, что из подлого сословия выбились, к благородному же пристали не более чем лошадиный каштан к сапогу.

— Сеньор Санчо! Рад вас видеть. Впрочем, прежде вы инспекции проводили только в субботу днем! О! Дон де Эспиноса! Давненько не захаживали… А зря, у меня есть девочки, которые о ваших подвигах пока только наслышаны. Неужели вы, ко всем достоинствам, еще и врач? Или вы сегодня клиенты?

— Никоим образом не клиенты, — отрезал альгвазил. — Именно что инспектора. Желаем проверить, все ли еще мучает городскую стену бессонница.

— Безусловно, мучает. Именно поэтому у нас вино не дороже, чем в Триане.

— Отлично. Кстати, Диего, какими это талантами ты отличился в сих стенах?

Школяр покраснел.

— Старая история. Меня тут год не видели.

— Но помнят! Выкладывай. Все равно узнают.

— По дороге, хорошо?

— Идет, — Санчо повернулся к содержателю блудилища. — Милейший, собери-ка мне ужин на полдюжины персон. Ну и человека, который все это доволочет до моего дома, выдели.

— Извольте чуть подождать… Эй, слышал? Быстро! И посчитай цену для сеньоров при исполнении не обычным образом, а как в простом трактире.

Слуга исчез.

— Зачем нам носильщик? — удивился Диего. — Нам нужно столько снеди, что вдвоем не утащить? На двоих же?

— На каких двоих? Это ты один, меня гораздо больше. Если считать с женой и детьми. Которые, если отец приходит с дежурства, немедленно просыпаются…

Ждать пришлось недолго. К двум тяжелым корзинам прилагался невзрачный человечек, чем-то похожий на ослика — то ли ростом, то ли нарочито глупым выражением лица, то ли способностью неспешно тащить груз, равный собственному весу.

— Ну, и где история?

— Не при этом же, — Диего кивнул назад, — или ты хочешь знать то же, что и все?

— Для начала.

— Тогда — знай, что в логово порока я заглянул всего разок. Подробностей не упомню, меня туда заволокла компания хмельных студентов, когда голова шла кругом. Иначе я бы просто не пошел. Не помню, в общем, ничего — ну, кроме того, что кошель опустел. Зато с тех пор во всяком квартале, по которому я ночкой с виолой пройду, ставни запирают, а девиц сажают под замок, — Диего приподнял уголки губ. — Совершенно, кстати, напрасно: мои земляки в университете уверяют, что спится под мою музыку куда крепче, чем под лекции про звездное небо.

— И это все?

— Пока все.

Санчо глянул в лукаво искрящиеся глаза. Конечно, факел… А еще гордость, яркая, мальчишеская. Похоже, сегодня парень научился совмещать скромность и достоинство.

Впрочем, это не все: кое-что он помнит и не прочь похвастаться — с глазу на глаз. Хорошо. Дом рядом. Тянуть с собой бордельного служителя так и так не следует. А потому надо поделить тяжести и требовать продолжения истории.

Диего привычно повесил корзину на локоть. Что значит холостяк да небогатый — на рынок послать некого, а по трактирам столоваться денег нет. Есть, конечно, и бедные студенты — но такой прилипала больше съест по дороге, чем принесет благодетелю. Валленштейн, помнится, об такого шпагу сломал, а святой Игнатий — ногу. Во второй раз. Терновник прячет в ладони подбородок, отчего лицо его стало несколько детским. Думает, как лучше рассказать свои настоящие похождения. Не будет же он врать человеку, который его только что спас!

— Что случилось на деле? — начал наконец. — Как я и говорил, года через три студенческой жизни меня затянули в это заведение. Я сопротивлялся, к стыду моему, слабо. Вино любого бойца превратит в чучело для отработки ударов — как мы сегодня и видели.