Минеральный джаз - Заза Бурчуладзе

И что это мы зашли так далеко? Все вы помните инока Гавриила, того самого, что прямо в центре Тбилиси среди бела дня углядел серафимов и херувимов!

Можно привести в связи с этим злободневным вопросом множество и других выразительных примеров, хоть и приоритетней на этом остановиться, ибо мы и без того слишком долго на нем задержались. Короче, дабы закруглиться, с горечью констатируем, что кому видится ангел, а кому тот самый косматый, с торчащим кверху хвостом… Ну так приходится ли удивляться, что Фоко провидит свое будущее? Вижу, опять сомневаетесь, трясете бородами. А знаете, что она такое, эта Фоко, что у нее в кармане и на сердце? В том-то и дело, что и понятия не имеете. Когда бы имели, ни минуты бы не колебались. Нисколько не сомневались бы, а тотчас уверились во всем, что уже написано или вот-вот будет написано. Правда, перед тем как вывести очередную строку, мне бы хотелось привлечь ваше внимание к небольшой, но чрезвычайно важной детали. Утверждать, что Фоко предугадывает судьбы по таро или по кофейной гуще, дело никчемное и пустое. И не потому, что ворожить и по тем, и по другой дело столь уж головоломное (более легким и быстроосваиваемым нынче можно признать разве что толченье воды в ступе). Ну не забавно ли гадать на подонках от кофе? А между тем в не столь уж давние годы, на нашей памяти, школьные врачи колдовали по калу учеников. Неужели не помните? Что ж, мне остается только напомнить вам, и напомнить настоятельно, что чуть не вчера, не только у нас, а и во всем Союзе не нашлось бы школы, не содержавшей в своем штате переодетых врачами ворошителей кала. К чему уходить далеко от текста — тот же Шамугиа помнит, будто это было только вчера, как приседал ранним утром по самой средине залы на ночной горшок в позе подогнувшего под себя ноги Будды под деревом бодхи, как старательно тужился, опасаясь недоизвергнуть потребное, как потом матушка черенком ложечки бережно перекладывала дымящийся результат усилий в спичечный коробок, а отец увертывал последний в бумагу, как в дальнейший процесс вовлекалась вся семья без изъятия — дед фломастером надписывал на свертке фамилию, бабка же перетягивала и обвязывала готовый продукт ниткою, завершая тем самым этап домашней обработки. Недоставало разве что розовенькой бечевки, чтоб достичь полного сходства с упаковкой пирожных из кондитерской «Франция», что над садом «Мзиури». Все увенчивалось вручением дивной сей икебаны мальцу Шамугиа для доставки в школу. Тот с бьющимся сердцем влек это донельзя индивидуальное, личное, будто урну с собственным пеплом. Он отчетливо помнит, как грел ему руку непривычно тяжеленький коробок и как он потом выслушивал уверения, что в нем искали не более, но и не менее, как глистов. Глистов ли? И искали ли? Кто их знает, быть может, и впрямь ворожили и колдовали? А оттого, что все сие устарело, замшело и обветшало. Полистаешь, бросишь взгляд, пусть даже подслеповатый или совсем уж косой, на новейший роман, и окажется, что всякий третий, а то и второй персонаж горазд поворожить на таро, на кофейной гуще, гадательнице или воске. Так вот, чтоб не очень уж закручивать сюжет затеянного нами повествования, и без того не прямого, а, скорее, витиеватого и к тому же оградить себя от недоумений, недоразумений, поучений, внушений, уместней и разумней было бы воздержаться от священнодействий над перечисленными предметами и с этой целью ввести в текст нечто новое, доселе неслыханное — к примеру, откушенную десницу мужчины. Тем паче, что это единственная соломинка, за которую еще в силах ухватиться Шамугиа. Для того он и выпросил ее «ненадолго» у лаборатории и для того и мчится с ней в глухую полночь к колдунье Фоко в надежде, что она во что бы то ей это ни стало непременно выведет на чистую воду это темное дело, рассеет мрак таинственности над его ходом, ухватит нить, связующую его с подлинными обстоятельствами, то есть прозрит то, что другим недоступно и неуловимо. Даром, что ли, мастерица тайное делать явным?

Итак, нам предстоит провезти следователя Шамугиа из пункта А в пункт Б, из Дидубийского полицейского управления на Московский проспект. Легко сказать! Напишешь «прибыл» или «приехал», и все, и вроде дело с концом. Но, досточтимые господа, закруглить весь автопробег одним росчерком пера мне представляется совершенно немыслимым. Я не шучу, нет (до шуток ли мне сейчас?), а просто-напросто пытаюсь внушить вам, как сложно довести хотя бы эту немудреную мысль до нынешнего изощренного и избалованного читателя. «Прибыл, убыл, появился, подъехал» — вроде слова, как слова, а посредством их достичь цели, обойтись ими по силам лишь сочинителям поискусней и позадористей моего. Когда бы и я был способен на такое, то не принялся бы за столь неумеренно-пространное повествование, а унялся бы тотчас после того как выдал анекдотец-бутончик, нечто кратенькое, основанное на мудрости предков, народа, чем бы славно, а то и достославно увенчал всю затею. Между тем я не канцелярскую регистрацию веду, а вознамерился иссечь и восставить литературный памятник, столп, достойный деяний славных отцов и дедов, во успокоение и услаждение их кипучих и буйных душ. Так что хоть я и везу Шамугиа из пункта А в пункт Б, но важно не это, важно то, куда именно везу его, как везу, когда точно везу, на чем и для чего с ним поспешаю.

Собственно, на пять перечисленных вопросов мы уже дали в четкой последовательности ответы, но по их милости возник новый, вопрос № 6, а именно… позвольте, позвольте, прежде чем поставить его ребром, не уделить ли нам, учтя несколько вышесказанное, внимания сути и сущности такого явления, как анекдот? Тем более что — от вас, господа, естественно, не укрылось — в подтверждение вспоминаются мощные, с исторической нагрузкой, на уровне нравственного постулата басни-притчи с глубиною мудрой сермяжной пословицы и силой воздействия яркой метафоры. Образцы всемирные, такие, что, как ни изворачивайся, ни лезь из кожи, против них не поставишь и двух внеконкурсных книг. И еще по той очевидной причине, что будущее даже таких книг печально, когда они не отмечены вкупе с иными достоинствами еще и отчетливыми этническими признаками. Ну так и мы, опершись на тьму скопившихся у нас «потому», и сами этак ненароком запустим в текст один из своих, почвенных, анекдотцев, вооружившись надеждой на то, что если не на шаг, то хоть на полшага продвинем повествование вперед. Скажу загодя, что помню их уйму, один другого смешней и остроумнее. Так какой же выбрать? Прямо даже обидно, что приходится прибегать к выбору, легко ли вырвать из букета даже один цветок? Потому уж поверьте мне, как я не впервые призываю вас, что какой первым придет на память, тот уместней всего и предложить вам. Эге-ге, вот оно, вынулось! Слышали, небось, анекдот-утешение отечественных скопидомов: «В Зестафони с блохи шкуру содрали, в Хони еще и жир соскребли, как бы чего не пропало!»

А теперь положите руку на сердце и со всей откровенностью и ответственностью сознайтесь, много ли вам вспоминается книг, достойных встать вровень с этою притчей?

В ответ не в ответ, а в связи с обсуждаемым вопросом так и тянет вставить в текст еще вот что: ни на йоту не сомневайтесь, что г-н Нодар Ладариа (вот еще мощная личность, булыжник-человек! Бьюсь об заклад, недреманное око сего всезнающего и всепроницающего сына отечества узревает в небесных высях не одних только ангелов — даже и тогда, когда их там нет и в помине, — но и с одинаковым успехом провидит как будущее, так и прошлое и настоящее. Аристандр из Телмесса и Николай Кузанский ему и в подметки не годятся. А вы не далее, как в предыдущей главе, подвергали недоверию и изумлялись неким предвидениям ворожеи Фоко) и слыхом не слыхивал этого анекдота, не то мигом бы настрочил по нему докторскую диссертацию. Что же этому удивляться, воскликнете вы и будете больше, чем правы: когда уж по ненароком вырвавшемуся в некоем второстепенном рассказе междометию защитишь диссертацию (найдется ли дело патриотичнее?), то, вооружившись присутствующим и выявленным в нашем анекдоте диалектно-апокрифическим наречием, можно выдать и увесистую монографию.