А тебе слабо? - Кэти Макгэрри

– Ага, – поддакиваю я с полным ртом, – тебе точно стоит ко мне прислушаться. Твоя жена опасается, что я типа выступлю в стиле Мэнсона[15] и перережу ей глотку, когда она уснёт. – Я улыбаюсь ей в лицо для закрепления эффекта.

Кровь отливает от её лица. Иногда я обожаю быть самой собой.

Скотт окидывает меня быстрым взглядом: начинает с чёрных волос, потом переходит к чёрному лаку на ногтях, к кольцу в носу и заканчивает одеждой. После этого он поворачивается к своей жене.

– Ты не могла бы ненадолго оставить нас?

Эллисон выходит, не сказав ни слова. Я загружаю в себя одну порцию хлопьев и нарочно говорю с полным ртом.

– Тебе пришлось покупать для неё строгий ошейник или он был в комплекте?

– Не надо говорить неуважительно о моей жене, Элизабет.

– Что хочу, то, блин, и делаю, дядюшка Скотт! – я пародирую его вальяжный тон. – Потерпи, сейчас я доем эти дурацкие хлопья, позвоню Исайе и свалю домой.

Он молчит. Я – хрум-хрум-хрум.

– Что с тобой случилось? – ласково спрашивает он.

Я проглатываю всё, что у меня во рту, кладу ложку и отодвигаю от себя полупустую тарелку.

– А ты как думаешь?

Скотт – мастер долгих пауз.

– Когда он ушёл?

Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, что Скотт спрашивает о своём придурочном брате. Чёрный лак на моих ногтях облупился по краям. Я соскребаю его ещё больше. Прошло восемь лет, а мне до сих пор тяжело об этом говорить.

– Когда я была в третьем классе.

Скотт меняет позу.

– А мама?

– Слетела с катушек, как только он ушёл.

Это должно произвести на него впечатление, поскольку мою маму и до ухода отца вряд ли можно было назвать образцом идеальной матери.

– Что у них случилось?

Не твоё дело.

– Ты не приехал за мной, как обещал.

И перестал звонить после того, как мне исполнилось восемь. Холодильник вздрагивает. Я соскребаю ещё немного лака. Скотт проникается осознанием того, какой он урод.

– Элизабет…

– Бет, – перебиваю я. – Я предпочитаю Бет. Где твой телефон? Я еду домой.

Копы забрали мой сотовый и отдали его Скотту. Когда мы ехали в машине, он сказал, что выбросил его в урну, потому что мне «больше не нужны контакты с прошлой жизнью».

– Тебе недавно исполнилось семнадцать.

– Неужели? Ну и ну, а я и забыла. Наверное, потому что никто не догадался устроить мне праздник.

Он пропускает мои слова мимо ушей и продолжает:

– На этой неделе адвокаты юридически оформят мою официальную опеку над тобой. До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь жить в этом доме и подчиняться моим правилам.

Отлично. Раз он не даёт мне телефон, я сама его найду. Я вскакиваю со стула.

– Мне уже не шесть лет, и ты больше не центр моей вселенной! Ты вообще чёрная дыра!

– Я уже понял, что ты злишься из-за того, что я уехал…

Злюсь?

– Нет, я не злюсь. Тебя просто больше нет. Ты мне по фиг, так что дай мне побыстрее долбаный телефон, чтоб я могла уехать домой.

– Элизабет…

Нет, он не понимает. Ну и фиг с ним.

– Иди к чёрту.

В кухне телефона нет.

– Ты должна понять…

Я выхожу в его охренительную гостиную с охренительной кожаной мебелью и продолжаю искать его охренительный телефон.

– Засунь себе в задницу всё, что хочешь сказать.

– Я просто хочу сказать…

Я поднимаю руку и изображаю пальцами хлопающую пасть.

– Бла-бла-бла, Элизабет, меня не будет всего пару месяцев. Бла-бла-бла, Элизабет, я заработаю столько денег, что смогу вытащить нас обоих из Гровтона. Бла-бла-бла, Элизабет, ты никогда не будешь расти так, как я. Бла-бла-бла, Элизабет, я позабочусь о том, чтобы ты, мать твою, никогда не голодала!

– Мне было восемнадцать.

– Мне было шесть!

– Я не был твоим отцом!

Я всплёскиваю руками.

– Нет, не был. Просто была надежда, что ты будешь лучше! Поздравляю, из тебя вышла отличная копия своего никчёмного братца. Ладно, где этот долбаный телефон?

Скотт грохает обеими руками по стойке и орёт:

– Сядь, чёрт тебя возьми, и заткнись, твою мать!

Внутри я вся сжимаюсь, но годы жизни с маминым уродом-бойфрендом научили меня не показывать этого.

– Ого! Как говорится, можно вывезти мальчика из трейлерного парка и переодеть его в форму Главной лиги, но нельзя вывести трейлерный парк из мальчика.

Он делает глубокий вдох, закрывает глаза.

– Прости. Сорвалось.

– Проехали. Где телефон?

Ной однажды сказал, что у меня есть талант на грани суперзлодейства – умение доводить людей до исступления. Судя по тому, как Скотт делает ещё один прерывистый вздох и потирает лоб, на этот раз я крепко его приложила. Вот и славно.

Теперь Скотт опять говорит тем же противным спокойным тоном, но я отлично слышу пробивающееся раздражение.

– Хочешь говорить на языке трейлерного парка – изволь. Или ты будешь жить в моём доме и по моим правилам, или я отправляю твою мать в тюрьму.

– Это я разбила окна в той машине. Я, а не моя мать. У тебя ничего на неё нет.

Скотт прищуривает глаза.

– Хочешь поговорить о квартире твоей матери?

Меня бросает в сторону, кровь отливает от лица, перед глазами всё плывёт, я ощущаю покалывание во всём теле. Ширли меня предупреждала, но услышать это от него – совсем другое дело. Скотт знает то, чего я не хочу знать, – мамину тайну.

– Не доводи дело до того, чтобы я рассказал об этом в полиции.

Я пячусь назад, пытаясь устоять на ногах. Натыкаюсь на кофейный столик. Сажусь; я проиграла. Телефон лежит прямо передо мной, но, как бы мне ни хотелось, я не притрагиваюсь к нему. Скотт меня победил. Этот сукин сын обменял мамину свободу на мою жизнь.

Я прислоняюсь к закрытому борту отцовского пикапа и слушаю, как в трёх метрах отсюда мой отец во всех подробностях пересказывает группке мужчин, ошивающихся перед парикмахерской, нашу вчерашнюю встречу с агентом. Некоторые из них уже слышали эту историю сегодня утром в церкви. Большинство слушателей – потомственные фермеры, а такие новости можно и ещё разок послушать, даже если ради этого придётся стоять на августовской жаре, вдыхая вонь плавящегося асфальта.