Рожденный в сражениях... - Сергей Хорев

Военный комендант Пскова занимал отдельное помещение в бывшей ризнице Кремля, примыкавшей к крепостной стене и выходившей окнами на реку Великую. В кабинете наблюдался только необходимый минимум мебели: длинный стол, пара сейфов и несколько стульев с высокими спинками. Было понятно, что хозяин кабинета не любил сидеть на месте, а предпочитал все вопросы решать на местах. Что явившемуся к нему Слащеву сразу понравилось. Комендант бегло просмотрел предъявленные бумаги и шлёпнул на одну из них извлеченную из сейфа печать.

— Где, говоришь, родственница твоя обитает? В Ленивке? Деревня большая. Вёрст пять за мостом вверх по Великой. Молодая, хоть, родственница-то?

— Веришь, ни разу её не видел. Как из лазарета выписали, доктор говорит — езжай, подлечись, зовёт мол. А я и не знал, что у нас здесь родня есть. Мы же все сибирские, а я в тайге задыхаюсь почему-то. Доктора говорят — последствие ранения.

— Ну, ладно. Паек тебе как выздоравливающему назначим, пайковые будешь получать, как положено. Ну а дальше сам смотри — соображай. Может и выправишь себе что дополнительно в самой Ленивке. Деревня вполне богатая, жители не особо жадные. С попами сам смотри. Мы с ними не воюем. Особенно упорных уже года три как повывели, перековали. Теперь на канале работают. А эти вроде мирные. Мы им нет-нет, да поможем. Монастырь-то древний, ценности исторической. Вот мы, то кирпича попам подбросим, то пиломатериалов. А они нам мёду для больниц и детсадов. Всё детишкам радость. Но сам с усами, разберешься. Сейчас дуй к мосту, не заблудишься. Там у людей спросишь, на подводу до поворота у Ленивки тебя посадят. Сейчас много ездят на торфозаготовки, долго ждать не придется. Ну, давай пять, будь здоров!

Пораженный напором и жизнерадостностью коменданта, Слащев вышел на кирпичное крыльцо ризницы. На лице блуждала глупая улыбка. «Бывают же все-таки такие звонкие люди. Десяти минут не прошло, а и все дела порешал и настроение, как будто мёду напился. Душевный дядька. Хотя уверен, случись какую гниду кончить — рука не дрогнет. И всё у него нормально. А на наших» — хмыкнул, вспоминая: «бюрократов посмотришь — вся мировая скорбь на их плечах лежит. Буквально по уши в трудах и тяготах. Продохнуть некогда, штаны переодеть. А тут ходят и ходят, работать мешают. Твари! Откуда и взялись только на наши головы»? Неторопливо закурил, вдыхая запах табака и речной сырости. Спустился по ступеням и направился к мосту, высокие фермы которого видны были над крышами домов. Пока неспешно поднимался по пологому тротуару в гору, пытался понять, что не давало ему покоя последние дни. «Понял! Сейчас поздняя весна, а мы уходили осенью. Странно, почему так получилось? Ошибка в расчетах? Да нет, наши «академики» были уверены. Скорее всего, как выругался Рыбный, аберрация. Или как её там. Разброс, одним словом. Это у нас снайпер пулю в пулю положить может, а у этих высоких технологий — разброс, понимаешь. Погрешность. Да еще этот «неизвестный фактор». А чего я, собственно, ною-то? Тепло, сухо, сопли морозить не приходится. Сейчас вот с родственницей встречусь. Прорвемся! Только бы вредной старухой родня не оказалась. Да не должен бы Егоров такую свинью подсунуть. Свойский же мужик, должен понятия иметь».

Ждать на самом деле пришлось не долго. И уже через пару часов, выкурив с говорливым возницей остатки своих папирос, Слащев подходил к деревне, еще с поворота унюхав знакомый с детства запах печного дыма. Деревня и в самом деле оказалась не маленькой, на глаз он определил дворов в шесть — семь десятков. «Та-а-ак. И где тут родню искать? По дворам спрашивать — шуму не оберешься. А нам лишний шум без надобности». Мимо, крутя проволокой обод от бочки, пробегал деревенский мальчишка. Вихрастый, в заплатанных портках, лет одиннадцати — двенадцати.

— Эй, малец! Которая тут у вас Хромовой изба?

— Немки, что ли?

— Почему немки?

— А Вам, дяденька, зачем?

— Да сродственник я ей. Вот, проведать приехал.

— Тогда ладно. Пошли, провожу.

— Так почему немки-то?

— Так она нас в школе немецкому учит. И еще географии, истории и рисованию.

— И как?

— Да у меня пока не очень. Мне птиц больше ловить нравиться, чем рисовать. А учительница рисует здорово! Она на уроке нам свой альбом показывала, с рисунками. Ну, там, цари разные, древние герои. Как живые! А у меня не очень. Да и с языком выходит больше на «плохо». А вообще она добрая, хоть и строгая. А это наша школа.

Мальчишка показал на крепкое кирпичное здание с блестящей жестяной крышей, перед которым росла огромная, высокая сосна. Дом учительницы находился совсем рядом, метрах в десяти. Небольшой, аккуратный, обнесённый потемневшим от времени забором. Не доходя до калитки, мальчишка завопил на всю улицу:

— Марь Семённа, Марь Семённа! Я к Вам гостя привёл.

Через несколько минут дверь открылась и на порог вышла… Слащёв зажмурился. «Ну, Егоров! Ну, паразит! Хоть бы предупредил, намекнул, зараза! Чего теперь делать-то»? Малышу, несмотря на десятилетия разнузданности и вседозволенности, когда разврат и паскудство превращались в норму, мутным потоком лились со всех экранов и газетных листов, вбивались в сознание как достояние свободной личности, как-то сразу стало понятно, что перед ним человек из другого времени. Даже эпохи. Когда человек остается человеком и превращается в распущенного, развращенного и изнеженного скота, только когда сам этого хочет. «Да уж. Не зря в народе говорят: «К чистому грязь не липнет».

— Господи, братишка! Приехал! Ну, проходи, проходи. Спасибо, что проводил гостя, Николка. Но урок на завтра всё равно выучи. Спрошу.

Николка шмыгнул носом и подмигнул Слащёву. «Ну, я же говорил, строгая».

Дальнейшие события Слащев воспринимал как статист, выполняющий указания неизвестного режиссера, когда от него самого мало что зависит и остается только следовать сценарию. Это, впрочем, нисколько его не огорчало. Кино получалось интересным. Вечером того же дня, когда после обязательной бани он вместе с хозяйкой ужинал на веранде, пришли знакомиться деревенские авторитеты. Учительница человек в деревне известный. К тому же молодая незамужняя баба. Мало ли какое баловство пришлому в голову взбредет? Но после пары стопок первача за знакомство выяснилось, что пришлый доводится учительнице дальним родственником, что мужик он обстоятельный, серьезный, жизнью битый и зря балаболить не расположенный. На том и расстались, взаимно довольные друг другом. Один из местных, крепкий пятидесятилетний мужик, посоветовал идти прямо к настоятелю — отцу Андрею. Он, дескать, человек понимающий, видавший виды. А пара рабочих рук монастырю лишними не будут.

Потом был монастырь. Но Слащев, в прошлой жизни насквозь городской житель, воспринял его как Монастырь. Именно так, с большой буквы. Не по проходившей тут далёкой ему духовной жизни, а по громадности вложенного в него человеческого труда. "Это сколько же сил, пота и крови решились потратить наши предки, чтобы возвести здесь, в глуши, эти и по нынешним меркам не маленькие строения. Решились, построили, а потом и обороняли постоянно. Значит, считали нужным и важным. Тогда какое же право имеют нынешние «борцы с мракобесием» рушить эти великие сооружения? По какому такому праву? И кем они являются в таком случае? Ну не нравятся тебе попы, взрывать-то зачем? Не тобой построено — не тебе и рушить». Мысли возникали каждый раз, стоило только прикоснуться к древним, выщербленным, местами покрытым мхом стенам. Сколько помнил Слащев, Очкарик, проезжавший этими местами в «то» время упоминал только остатки стен. Что-то, ясное дело, «помогли доделать» фашисты. Но начиналось всё сегодня, сейчас. Именно в это, сейчашнее, время.