От кутюр - Джейсон Томас

— Отлично!

Джейн привыкла к этой процедуре. Если повезет, мисс Сарасота скоро устанет от журналистики и инспектирования витрин и вернется в Даллас, где сообщит папе и влиятельному папиному другу, как ей понравилось работать в «Высокой моде» и чувствовать себя частью мира моды.

— Боже, дай мне силы, — пробормотала Джейн, повесив трубку.

Ричард Баркли не привык завтракать в людных и шумных залах Карнеги-дели. Обычно он съедал грейпфрут и тост в нескольких кварталах отсюда, в Нью-Йоркском спортивном клубе, после ставших теперь обычными утренних тренировок. Он увидел себя со стороны — в пропотевшей футболке, делающего разогревающие приседания, а потом работающего со штангой и на тренажерах, — и тонкая ироничная улыбка появилась на его мягком, породистом лице жителя Нью-Йорка.

Всего два года назад он осознал тот факт, что ему почти пятьдесят, и решил вести себя, как любой другой располневший удачливый издатель, и встречать наступающие годы в обществе хорошего бренди и дорогих сигар. Затем благодаря Сильвии Хэррингтон он влюбился. У него колотилось сердце, подкашивались ноги — одним словом, это была страсть, какую он давно оставил впечатлительным подросткам, у которых играют в крови гормоны. «Спасибо тебе, Сильвия, ты, старый боевой топор, — подумал он. — Спасибо, что наконец ты что-то для меня делаешь».

Громадного роста приветливый официант прервал его сон наяву:

— Что вам принести?

— Только кофе. Черный.

— Шутишь, приятель. Это лучшее кафе в Нью-Йорке. Может, и в мире. Изжоги здесь не бывает. Если тебе нужен только черный кофе, почему не пойти в забегаловку за углом? Как насчет омлета? Прекрасный омлет… — он пригляделся к благородному профилю Баркли, — …с беконом.

— Не с моей диетой.

— Еще и диета! Да кто же ходит к нам с диетой? Ты что, приятель, заблудился? — Официант был явно скандализован.

— Не заблудился, просто жду человека. И тогда, гарантирую, мы закажем что-нибудь, вам и Карнеги-дели будет чем гордиться. Может, даже блинчики.

— А мама разрешила тебе такую еду? — Подшучивание над клиентами было неотъемлемой частью Карнеги-дели, особенно тягучими январскими утрами. — Ты как будто все еще ходишь на помочах. Ладно, чашка черного кофе сейчас будет. А пока вот пикули. — Он подтолкнул к Баркли вездесущую плошку с маринованными пикулями. — Я вернусь.

До сегодняшнего дня Ричард Баркли никогда не ел в Карнеги-дели. Когда он еще не придерживался диеты, то, случалось, останавливался и покупал что-нибудь в окошке, выходящем на улицу. Он стоял и ждал, пока здоровенный повар положит на ломоть белого хлеба кусок индейки со специями, выслушивал его продолжительные упреки, касающиеся выбранного сорта хлеба. Но в это утро Ричард Баркли предложил Карнеги, чтобы Сол Голден чувствовал себя спокойно.

Сол Голден опаздывал уже на двадцать минут.

Возможно, это опоздание было тщательно спланировано, чтобы вывести Баркли из равновесия. Но идея встретиться принадлежала Голдену, а не Баркли. В любом случае Ричард представлял, чего хочет Голден, и перспектива его волновала.

На прошедшей неделе Голден сам позвонил ему домой и прямо спросил:

— Вы заинтересованы в продаже «Высокой моды»? — Никаких вокруг да около, никаких бесконечных предварительных договоренностей, никакого обмена тщательно составленными письмами. Просто телефонный звонок. — Не трудитесь отвечать сейчас. В понедельник я буду в Нью-Йорке. Давайте позавтракаем вместе. Место выбираете вы. Нью-Йорк — ваш город, не мой.

Щелчок отбоя.

У Баркли было пять дней, чтобы обдумать разговор. Он хотел бы продать «Высокую моду». По крайней мере он подумал, что ему может оказаться по душе продажа журнала. И уж конечно, ему будет интересно поговорить с легендарным Солом Голденом о такой возможности.

«Высокая мода» была его тюрьмой, а Сильвия Хэррингтон — его тюремщицей. Успех «Высокой моды», гораздо больший, чем он когда-либо ожидал, связал его положение в жизни с преуспевающим журналом. То, что он являлся издателем «Высокой моды», давало ему статус. И никто во всем мире не знал, что ему приходилось день за днем терпеть от Сильвии. Она заменила ему отца. Старик говорил, что Дики не создан для издательского дела, и он был прав. До того как Сильвия взяла дело в свои руки, Баркли едва не погубил «Высокую моду». И теперь она диктовала ему, что делать и когда это делать. Она заставляла его чувствовать себя дерьмом. Пусть богатым, но все равно дерьмом. Он ненавидел эту женщину, но никуда не мог от нее деться. И вот наконец он, кажется, получил возможность сделать что-то самостоятельно, что-то, в чем Сильвия не сможет ему диктовать. Возможно, он готов ничего не делать — только любить.

Мысли о деле улетучились из головы Ричарда Баркли, вытесненные романтическими мечтаниями. Он почувствовал, как в брюках у него стало тесновато. Ну и дела, ему пятьдесят, а он возбудился, сидя в нью-йоркском кафе, как какой-нибудь юнец, набитый сексуальными фантазиями, сидит и счастливо ухмыляется.

Через вращающиеся стеклянные двери вошел Сол Голден. Хотя Баркли никогда не видел этого человека, он сразу же узнал его. Голден был невысокий, фунтов пятьдесят лишнего веса, лысый, между толстыми губами повисла сигара. Великолепный тип магната-еврея, каким его видят средства массовой информации. Единолично владея тридцатью четырьмя газетами, парой крупнейших журналов, двадцатью телевизионными каналами и радиостанциями — включая несколько тяжб с Федеральной комиссией связи, надеющейся расчленить его монопольную империю, — телеграфной службой и новой сетью кабельного телевидения, он, безусловно, был легендой если не журналистики, то бизнеса. Никто не знал, сколько стоит Голден. Ни одна из его компаний не была общественной, так что о размерах состояния Голдена знали только он сам, его жена Марти и его банкиры с Беверли-Хиллз. Даже двое его сыновей, которые возглавляли различные отделения империи Голдена, не знали, сколько акций контролирует их отец и сколько он стоит. Такой порядок Голдену нравился.

Только один человек был по-настоящему близок к Солу Голдену — его жена Марти. В то время как на страницах собственных газет ему нравилось во всех подробностях рассказывать о личной жизни конкурентов, в отношении себя и своей жизни он требовал полной секретности. Одним из немногих вмешательств в работу «Голден лимитед» было предложение Марти заменить «инкорпорейтед» на «лимитед», потому что это звучало представительно, совсем как в первые годы создания империи. Это произошло, когда Сол Голден за сто пятьдесят четыре миллиона долларов купил общественную газету Среднего Запада. В издательской индустрии это вызвало такую финансовую бурю, что вслед за сообщением в журнале «Редактор и издатель» последовала немедленная переоценка сотен газет.

Ричард Баркли был, безусловно, готов к разговору с этим человеком.

— Здесь хорошо кормят? — негромко проговорил Голден, возясь с легким пальто, которое он в спешке купил у мистера Гая на Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Голден ненавидел холод. Только что-то по-настоящему важное могло заставить его покинуть свой особняк на Беверли-Крест-драйв ради обледеневшего январского Манхэттена.