Чёрная лента - Арабель Моро

закрыла лицо руками, но по содроганию плеч я поняла, что она плачет.

Миссис Вильерс всегда была добра ко мне, и теперь, глядя на её горе, мне было безумно тревожно за неё. Я не понимала, в чём причина её печали, но знала, что она не может быть пустой. Не решаясь заговорить и потревожить госпожу, я остановилась возле её постели. Вскоре миссис Вильерс немного успокоилась. Она убрала руки от лица. Глаза её были красны от слёз.

– Ты здесь, – тихо произнесла она.

– Вы что-нибудь хотите, госпожа? – спросила я, осторожно приближаясь к хозяйке.

– Разве что воды, – она равнодушно пожала плечами.

Я заметила, что руки её ещё дрожат. Погружаясь в нелёгкие мысли, она теребила чёрную ленту, которую не снимала с руки с самой кончины мистера Квинси. Не желая лишний раз беспокоить её, я подошла к столику, из хрустального графина налила в бокал воды, а затем поднесла его миссис Вильерс. Когда я снова приблизилась, она вздрогнула, взмахнула рукой и едва не выбила бокал из моих рук. Казалось, она и забыла о том, что я нахожусь рядом. Госпоже потребовалось несколько секунд на то, чтобы сообразить, зачем я протягиваю ей воду. Наконец, она приняла бокал, сделала едва заметный глоток и снова вернула мне.

– Могу я спросить, госпожа? – осторожно начала я.

Она неуверенно кивнула, но я всё же спросила:

– Что сказал доктор? Вы больны?

– Порой болезнь может быть лучшим решением, – едва слышно пробормотала она, но затем громче добавила: – Я не больна, Бетти. Беременность не болезнь. Я жду сына.

Я удивилась тому, каким обречённым голосом были произнесены эти слова. В мире, в котором я жила, беременность всегда считалась счастьем. Ну, по крайней мере, если женщина, вынашивающая малыша, замужем и живёт в достатке. А миссис Вильерс была не просто замужем. Её отношения с мистером Вильерсом всегда казались мне идеальными. Разве можно не радоваться тому, что в такой счастливой семье скоро появится малыш? Можно было бы подумать, что миссис Вильерс не хочет или не любит детей, но у них с мистером Вильерсом уже была дочь – юная мисс Джоан. Миссис Вильерс всегда относилась к дочери с неизменной теплотой, любовью и лаской, отчего для меня было ещё более удивительна её реакция на весть об ожидании второго ребёнка.

Впрочем, я как-то слышала, как три старшие горничные шутили про молодую кухарку, ожидавшую малыша. Они говорили, что женщины в период беременности становятся совсем сумасшедшими. Тогда мне показалось это довольно грубым, и я даже подумала, что на месте кухарки обиделась бы на них, но сейчас, сидя рядом с госпожой и разглядывая её заплаканное лицо, я подумала, что, возможно, старшие горничные были в чём-то правы.

Тем временем миссис Вильерс снова попросила у меня воды, утолила жажду и вернула мне бокал.

– Подай мне зеркальце, – попросила она.

Я поднялась, поставила бокал с водой на туалетный столик, взяла с него маленькое карманное зеркальце и подала его хозяйке. Глядя в зеркальце, миссис Вильерс торопливо отёрла глаза и, разочарованно вздохнув, слегка похлопала себя по щекам.

– Скорее всего, скоро сюда придёт мистер Вильерс, – пояснила она. – Не хочу, чтобы он видел, что я плакала. Я попросила доктора пока ничего ему не говорить. Я сама скажу мистеру Вильерсу, что жду его сына.

– Вы так уверены, что будет мальчик? – изумилась я.

Уверенность миссис Вильерс действительно была поразительной. Мне кажется, что, чтобы предугадать пол ребёнка до его рождения, нужно быть по меньшей мере прорицателем. Конечно, я слышала, что многие дамы во время беременности настраивают свои мысли на то, что ожидают мальчиков, так как большинство мужчин желают получить наследника, но, как говорила тётушка Рут, настрой в этом деле мало что решает, всё определяет Бог.

Миссис Вильерс же нисколько не удивилась моему вопросу. Она лишь грустно улыбнулась и сказала:

– Каждый день я стану молиться о том, чтобы это была дочь. Но это будет мальчик.

Меня безумно напугала та горечь и та обреченная уверенность, с которой произнесла она эти слова.

     27 октября 1849 года. Семь часов после полудня.

Малыш появился на свет сегодня. Как и предвидела миссис Вильерс, это был мальчик. Его назвали Джорджем в честь усопшего брата госпожи. На этом имени настоял мистер Вильерс, хотя госпожа была против.

Мистер Вильерс видел, как сильно тосковала госпожа по своему брату, и, назвав сына в его честь, хотел сделать ей приятно. Впрочем, тоску госпожи по брату видели все. Со времени кончины мистера Квинси она несколько переменилась. Миссис Вильерс и раньше была внимательна к дочери и супругу, но теперь её внимание стало граничить с жадностью. Она словно бы ревновала свою семью к себе же самой.

С того момента, как она узнала о беременности, миссис Вильерс почти не оставалась одна. Если она не занималась с дочерью, то проводила часы в кабинете супруга, тихо и безмолвно наблюдая за тем, как он работает.

Миссис Харрис утверждала, что необычное поведение хозяйки обусловлено лишь её беременностью, что, осознав себя в новом состоянии, она стала более сентиментальной и что совсем не удивительно, что ей хочется как можно больше времени проводить с семьёй.

Я же не была склонна к столь категоричной оценке изменения настроений госпожи. Да, некоторая сентиментальность миссис Вильерс, возможно, и обусловливалась её особенным положением, но всё же было в её поведении и нечто странное. Она словно бы стала маниакально зависимой от своей семьи. Она выражала свою любовь, но с какой-то жадностью, ненасытностью, словно бы она каждую секунду боялась потерять кого-либо из родных.

Внимание её было до того навязчивым, что вскоре утомило и мисс Джоан, и мистера Вильерса. Мисс Джоан всё чаще стала уклоняться от занятий и совместных чтений, подолгу исчезала в саду и всяким образом старалась избегать длительных бесед с матерью. Миссис Вильерс, казалось, этого не замечала и, напротив, всё время искала внимания дочери.

Мистер Вильерс в вопросе навязчивости госпожи оказался более терпелив. Он горячо любил свою супругу и был уверен в том, что постепенно её непомерная жажда внимания утихнет. Он, как и миссис Харрис, считал, что всему виной беременность, эмоционально отягощённая смертью брата. Он полагал,