Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

Прежде он и не замечал, сколько девушек в окрестных усадьбах. Да и как мог заметить, ведь сам был еще малым. А теперь плясал в шумной толпе девиц и парней. И девицы сходны были с мясистыми цветками на плотных крепких стеблях… Он уже и не одну держал за руки, в пляске закруживал; видел прямо перед собой блестящие глаза, разгоревшиеся тугие щеки… Но отчего же смутное чувство досады охватывало, отчего?.. Отчего это чувство досады мешало предаться безоглядно буйному веселью?.. Он знал, отчего! Потому что она совсем ярко ожила в его памяти, в его сознании… И в то же время он уже боялся, что ее больше нет в деревне, что он уже потерял ее и больше никогда не найдет!..

Он решился ехать в Задолже на другой день. Однако на другой день его позвали участвовать в лыжных бегах. Отказаться было неловко, его могли счесть трусоватым неженкой, а ему не хотелось, чтобы о нем так думали, хотя мнение о нем этих людей и не очень занимало его. Как это обычно бывает, собралось множество народа, все кричали, топали, хлопали в ладоши, спрятанные в толстые рукавицы… Михала вовлекло в себя шумное веселье. Тут к нему подошли Стефан и Кшись; он и не узнал их. Прежде они были мальчики в праздничных кунтушиках, приезжали с отцами и матерями в Задолже на Рождество, а теперь вытянулись, выросли сильно, сделались совсем парнями большими. Обменялись с Михалом отрывистыми фразами сквозь смех и Михал узнал их. Ему показалось, что Стефан и Кшись выглядят куда лучше, чем он. Вдруг он застыдился, устыдился своего очень высокого роста и худобы. Теперь он широко раскрывал глаза и старался не щуриться, чтобы они не заметили, что он близорук. Настроение его испортилось. Он мгновенно стал подозрителен и приуныл. Он казался себе слишком высоким и худым, подслеповатым. Ему уже представлялось, что приятели его детства посмеиваются над ним исподтишка. Но, пожалуй, никто бы и не догадался, что этот юноша чувствует себя некрасивым, странным, неуклюжим. Лицо Михала, скуластее и несколько узковатое, выглядело замкнутым, губы сжаты, серые глаза смотрели холодно и отчужденно… Стефан и Кшись наперебой предлагали ему быть в паре. Они совершенно не поняли, не почувствовали его настроения; им казалось, что Михал очень изменился, зазнался вследствие своего житья в несвижском имении Радзивилла. Эти юноши также узнали Михала не сразу, а только когда зять его подтвердил, что, мол, да, это Михал Доманский и есть!..

Михал, которому уже хотелось избавиться от чувства неуверенности и досады на себя, согласился бежать с Кшисем. Кшись взнуздал лошадь, вскочил в седло, Михал ухватился за вожжи, стоя на лыжах. Лошадь пошла, Михал пригнулся и бежал на лыжах. Толпа весело гомонила. Михал не смотрел по сторонам, но вдруг, словно подстегнутый, побужденный к этому, вскинул голову и слегка повернулся… Он отчего-то чувствовал, что увидит ее лицо. И увидел! Ему захотелось тотчас, чтобы поскорее завершились бега.

– Скорее, Кшись, скорее! – громко закричал он, ощущая, как холодный колючий воздух забивается в горло…

Михал закашлялся, невольно опустил руки резко и полетел в придорожный навал снега. Он не ушибся, но подумал, что это его падение может встревожить ее. Вскочил и машинально принялся стряхивать снег с одежды. Толпа весело шумела. Михал, не оглянувшись, пошел прочь. Взглянув на него, возможно было подумать, что он мрачен и холоден, но на самом деле он был радостно взволнован и знал, что сейчас найдет ее!..

Кшись и Стефан, видя его мрачным, подумали, что он раздражен своим падением, и не решились досаждать ему, укорять или утешать…

Михал плутал в толпе, кому-то поспешно и небрежно отвечал, кивал, не приостанавливался. Ее нигде не было, он заметался, круто сворачивал среди меховых одежд и румяных лиц… Наконец он выбрался к наскоро сколоченным из щелястых досок баракам, где расположились торговцы, продававшие по преимуществу разную мелочь, пригодную для подарков женщинам и девицам…

Она стояла подле прилавка, где были разложены украшения, сработанные из мелкого речного жемчуга. Здесь торговали: пожилая еврейка в шерстяном платке поверх чепца и молодой еврей с кудрявой бородой, которая отчего-то сразу бросилась в глаза Михалу. Сначала он увидел эту бороду, а потом – старую женщину, и только потом – ее…

Она стояла чуть поодаль от прилавка. На ней было длинное зеленое платье в смутных темных узорах, а поверх – овчинная, с проплешинами, епанча, «ябынгачка», татары называли такую одежду. На волосы, темные-темные, и даже немножко блестящие, наброшен был платок из козьего пуха, белый, длинные концы платка спускались на грудь. Все это он быстро увидел и тотчас увидел ее маленькие ноги в стоптанных сапожках… И сначала, в какие-то доли первого мгновения, он вдруг не узнал ее. Она ведь тоже выросла, стала почти настоящей девушкой, уже не девочкой-подростком… Ему показалось, что ее темные-темные глаза сияют радостно. Да так оно и было… И она тоже не тотчас узнала его. Она вдруг даже испугалась, прижала к груди маленькие руки в потертых рукавичках. Не сразу она узнала в этом долговязом парне своего давнего друга Михала…

Но как только они узнали друг друга, метнулись друг к другу, но даже не схватились за руки, встали друг против друга, улыбались друг другу… Быстро заговорили, перебивая друг друга, смеясь коротко, прерывисто, жадно впитывая глазами, широко раскрытыми, это новое обличье друг друга…

Он сказал ей, что он здесь у сестры. Она быстро отвечала: «Я знаю». Он спросил о Зиновии, и девочка быстро отвечала, и глаза ее уже не блестели:

– Она умерла.

И быстро заговорила, что к началу лета за ней приедет родственник ее матери и возьмет ее в свою семью, а покамест она живет у Лойба… Ее рука в овчинном рукаве махнула быстро в сторону еврея с кудрявой бородой… Она быстро сказала, что после одинокого житья с Зиновией слишком ей шумно в большой семье, где много маленьких детей… Лойб купил хатенку Зиновии и, собственно, потому и содержал в своей семье девочку, ожидая, когда за ней приедут…

Она примолкла, и он поторопился спросить быстро и серьезно:

– Ты приехала, потому что знала: я здесь?

Он обрадовался, когда она не стала отпираться и даже и ничего не ответила словами, только глаза ее темные-темные снова засияли, и она так просто и легко и мелко закивала утвердительно…

* * *

Михал вернулся в Задолже в повозке Лойба.

* * *

Его даже немного удивляло, с какою жадностью набросилась она – и для него совершенно вдруг – на все эти его новые познания, как захотелось ей все это впитать, выучиться самой… Он обмолвился о привезенном сундучке с книгами. Она тотчас, даже и не попросила, потребовала от него эти книги. И он растерялся и вдруг спросил растерянно:

– Ты умеешь читать?..

И она с интонацией какого-то странного, почти горячечного нетерпения отвечала, что ведь он знает, должен знать: она умеет читать!..

И она перечитала вдруг и с быстротою, также почти горячечной, многие его книги, и те, которые он привез в сундучке, и остававшиеся дома… Но это ее внезапное пристрастие к чтению развлекало его и придавало ей в его глазах новое обаяние… Но было в этом пристрастии и нечто неясное. Еще немного, и он бы спросил, зачем ей это нужно!.. И все-таки он не спрашивал, потому что его вдруг пугала сама возможность подобного вопроса, ведь с этим вопросом могло быть связано ее будущее, ее дальнейшая жизнь, которая произойдет уже без него. И когда простая и холодная логика говорила ему, что их расставание неминуемо, он пугался, даже отчаяние охватывало, и он ни о чем не спрашивал…