Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Сергей Волков

— А нормальных лекарств здесь что, нет?

— Здесь, Артем, ничего нет. Ни лекарств, ни электричества, ни связи, ни газет. Средневековье.

— Так бывает?

— Как видишь.

— Но кто эти люди? Ты говорил — какие-то калаши…

— Маханды. Они называют себя махандами. И они действительно родственны калашам, но живут обособлено. Ладно, об этом потом. Лучше скажи, как себя чувствуешь?

— Да вроде ничего. А девушка, Телли, она…

— И об этом потом, — Нефедов чуть ли не с отеческой улыбкой поправляет на мне шкуру. — Тебе действительно нельзя много разговаривать. Отдыхай, поправляйся. Я буду навещать тебя. А сейчас спи.

Я хочу попросить его сказать Телли, что буду рад увидеть ее снова, но не успеваю и проваливаюсь в сон.

С момента нашего несостоявшегося расстрела прошла неделя, целых семь дней. Я их почти не помню, потому что все эти дни спал или находился в беспамятстве. А старик с заплетенной в косы бородой тем временем боролся за мою жизнь. Боролся и вроде как победил.

Старика зовут Риши. Нефедов сказал мне, что это переводится как «мудрец». Риши — не имя, а прозвище. Свои настоящие имена маханды никогда не произносят, чтобы не навлечь на себя гнев духов.

Я уже два раза выходил из дома Риши, опираясь на плечо Телли. Маханды всякий раз встречали меня громкими криками, выражая свою радость по поводу выздоровления такого уважаемого человека, как Пилилак.

Пилилак — это я. Великий чародей и пророк, облаченный в белые одеяния. Я всякий раз являюсь с гор в сопровождении безволосого слуги, когда для народа махандов наступает час испытаний. Последний раз я спас племя, указав ему дорогу в укромную горную долину у горы Буй-сар. Это было почти сто пятьдесят лет назад…

Легенду о пророке Пилилаке и лысом слуге мне пересказал Нефедов. Я долго смеялся — надо же, оказывается, нам спас жизнь обыкновенный медицинский халат! Но потом мне стало не до смеха. Это пока маханды лечат меня и оказывают всяческие почести. А потом от пророка Пилилака потребуют чуда. Что тогда делать?

— Не переживай раньше времени, — успокаивает меня профессор. — Вот оклемаешься окончательно — и будем рвать когти. Хотя, конечно, эти маханды — настоящее чудо. Открытие века, без дураков. Будь моя воля, я бы тут остался на год. Это же невероятно: неизвестный науке этнос, и не в джунглях Калимантана или Амазонии, а буквально под боком! Язык, мифология, обычаи, быт — у них до сих пор в ходу аутентичные вещи шестнадцатого века!

Мне тоже не хочется уходить от махандов. И причина тому, конечно же, вовсе не этнография. Причина носит шапочку, расшитую лазуритом и бирюзой и зовут ее Телли.

…Мы встречаемся почти каждый день — то на улице между домами, то на площади у источника, то в доме ее отца, невысокого, очень подвижного мужчины, князя Атхи. Встречаемся, обмениваемся взглядами, улыбаемся — и все. Почему? О, тому есть масса причин!

Во-первых, она — дочь князя, а я — пророк. Мое дело — сидеть в душных помещениях со старейшинами племени и через переводчика Нефедова вести бесконечные разговоры о прошлом и будущем, изрекая время от времени мудрые мысли. Эти самые мудрые мысли я беззастенчиво черпаю из коллективной памяти русского народа, где они хранятся века в виде поговорок. На махандов поговорки производят неизгладимое впечатление. «У семи нянек дитя без глаза», в вольном переводе Нефедова прозвучавшее как «Каждый должен заниматься своим делом и тогда в селении не будет одноглазых детей», стало фразой недели. Вождь даже велел высечь эти слова пророка Пилилака на стене Пещеры предков.

Во-вторых, я не знаю языка махандов, а Телли не знает русского. Общаться же с любимой девушкой через переводчика смешно и глупо. То, что я люблю Телли, я понял после первой нашей встречи. То, что язык махандов мне не выучить и за год, понял совсем недавно. Это очень странный язык. Нефедов, который сам изъясняется на нем через пень колоду, утверждает, что, скорее всего, на таком разговаривали древние индоевропейцы.

— Если бы не санскрит, я бы тоже был как глухонемой, — растолковывает мне профессор. — Но в языке махандов почти все слова имеют санскритские корни. Точнее, наоборот: санскрит, скорее всего, произошел от махандского. Язык очень архаичный. Возможно, один из первых языков на земле. Но это вовсе не значит, что он прост для изучения. Я насчитал четырнадцать спряжений глаголов — и, судя по всему, это не предел.

Нефедов действительно изучает махандов. Он постоянно пишет что-то в свою записную книжку. В какой-то момент князю это не понравилось и мне пришлось растолковывать ему, опять же через профессора, что мой слуга обязан вести записи — такова воля пророка Пилилака.

Что такое «вести записи» махандам объяснять не надо. Они имеют свою письменность, в их алфавите сорок четыре буквы, напоминающие руны. В Пещере предков хранятся кожаные скрижали — свитки с письменами, повествующими об истории народа махандов. Нефедов готов отдать руку за право хотя бы одним глазком взглянуть на эти свитки. Но ему, как слуге, не положено входить в пещеру. Зато там побывал я. Для науки, это, конечно же, совершенно бесполезно.

В девятнадцатом веке маханды жили бок о бок с калашами, еще одним народом непонятного происхождения. И калаши, и маханды — язычники, и местные мусульмане со временем открыли на них настоящую охоту. Калаши первыми ушли в труднодоступные районы Гиндукуша, где живут и поныне. Нефедов утверждает, что сегодня их осталось чуть более шести тысяч. Все калаши светлоглазые, с европейскими чертами лица. Сами себя они считают потомками воинов Александра Македонского.

С махандами все сложнее. Этот народ принял на себя основной удар исламских фанатиков. От полного истребления племя спас пророк Пилилак, который вывел его к горе Буй-сар. С тех пор маханды полностью отгородились от мира, убивая всех чужаков, которые пытаются проникнуть в пределы их владений.

В отличие от афганцев и пакистанцев маханды пользуются мебелью — столами, стульями, кроватями. Нефедов считает это очень важным моментом для понимания корней этого народа. Еще он старательно срисовывает орнаменты махандов. Вышивки на женских платьях, узоры на поясах мужчин, резьбу на столбах и балках жилищ — все это профессор тщательно копирует в свою книжечку.

У меня совсем другие проблемы. Телли — главная, но не единственная. Еще меня очень беспокоит грядущая беда, что должна обрушиться на племя, и моя роль спасителя. Князь, старейшины и главы родов истово верят в древнюю легенду. Я, понятное дело, нет. Но бросать этих удивительных людей на произвол судьбы, «рвать когти», как выразился Нефедов, мне не хочется.

Наконец, я всерьез беспокоюсь из-за коня. Фигурка словно уснула. Такое уже было однажды — я перестал ощущать предмет дней за пять до того памятного боя, когда душманы уничтожили нашу заставу. Сейчас происходит нечто похожее. Конь не зовет меня к горе Хан-Тенгри. Он как будто чего-то ждет. Но чего?