Девочка, рисующая смерть - Дмитрий Захаров

— По какой шкале считать? — попыталась отделаться шуткой Надежда.

— Стресс является частью повседневной жизни, если резервы наших защитных сил справляются с ним.

— Думаешь, ты сейчас Америку открыла?

Мария не улыбнулась.

— Тревожность настолько же реальна, как уровень сахара в крови, частота пульса или показатели холестерина. И она способна принести такой же вред организму, как диабет или гипертония. В результате стресса в организме образуются вредные вещества. Что-то вроде мусора в квартире. Это, конечно, очень упрощенное объяснение. Так вот, если наши дворники — защитные силы — справляются с уборкой, стресс может быть полезен для здоровья. Но иногда дворники зашиваются…

— И что тогда? — спросила Надежда.

— Бум! — Мария хлопнула ладоши. — Катастрофа, подружка!

Она обняла Надежду за плечи.

— Надя, ты ведь пьешь кофе из одной и той же чашки?

— Ну да…

— Сейчас объясню. И собираешься на работу, совершая ежедневный однообразный ритуал. Чистишь зубы, принимаешь душ. Жаришь яичницу…

— Я ем кашу! — улыбнулась воспитательница.

— Не важно. Так поступают почти все люди. Девяносто процентов наших поступков дублируются в течение дня. Мы действуем как механические игрушки, повторяя одинаковые движения, до той поры, пока не закончится завод.

— Не вижу связи!

— Конечно, — кивнула Мария. — Наркотики — зло. Глупо отрицать очевидные вещи, но, пребывая под кайфом, человек вырывается из порочного круга этой пугающей однообразности.

Надежда повела плечом.

— Допустим, все так. А что делать-то?

— Ходить новыми дорогами, в прямом и переносном смысле. Иногда менять кофе на чай. Знакомиться с разными людьми…

— Черт! — выругалась Надежда. — Ты прямо на больную мозоль наступаешь!

Она рассказала о случившемся на вокзале, психолог выслушала очень внимательно, не перебивая, и, когда Надежда закончила говорить, неожиданно сказала:

— Единственная мышца на лице, не поддающаяся сознательному контролю, — это та, что приводит в действие ресницы. Мы не можем усилием воли заставить себя не моргать длительное время.

— И что?

— Ты не могла поступить иначе в тот момент. Поэтому винить себя нет смысла. Грубо говоря, не окликнув своего рыцаря, ты действовала автоматически, неосознанно. Так же как пьешь свой утренний кофе. Поздно пилить опилки, подруга! — улыбнулась Маша. — Ты приобрела очередной негативный опыт, возможно, в следующий раз поступишь иначе.

— Когда он будет, этот следующий раз! — грустно улыбнулась Надежда.

— Сегодня из Израиля прилетает мой друг, Семен Лифшиц, — сказала Мария. — Когда я жила в Одессе, мы с Сеней учились в одной школе, я в третьем классе, он — в девятом. Сеня боксер. За ним все девчонки в школе бегали.

— Эх, Машка! — рассмеялась Надежда. — Ты выступаешь в роли сводницы?

— Забудь! — возмущенно фыркнула женщина. — Семен Лифшиц верный муж, насколько мне известно… А вообще он классный!

Ее щеки порозовели, большие темно-карие глаза мечтательно смотрели куда-то вдаль. Некрасивое лицо стало необычайно одухотворенным.

— Ну что, поедем?

Неожиданно Надежда ощутила приступ необъяснимого восторга. Ее буквально захлестнула волна тихой радости, несмотря на происходящие драматические события, она чувствовала свободу. Новое состояние пугало ее и наполняло робкой верой.

— Поехали! — сказала она, обняла подругу, слабый запах цветочных духов окутал ее.

Перед выходом она заскочила проведать Ангелину. Вопреки ее ожиданиям, девочка не рисовала. Она сидела за столом и смотрела на свои листы с выражением какого-то взрослого отвращения. Воспитательница наклонилась к девочке.

— Что случилось, Анечка? Ты больше не хочешь рисовать?

Девочка боязливо коснулась указательным пальцем подписи на рисунке.

— Он… — Ке голос дрожал. — Он видит…

— Кто «он»?!

Летящий из распахнутого окна человек был похож на чудовищную птицу. На фоне залива вытянулась нить моста скоростного диаметра, соединяющего Васильевский остров и Планерную улицу.

— Он… — Девочка задумалась, красные губы искривились в трагическом изломе. — Он злой. — Она показывала на знак креста с запятой. — Он все видит. Он заставляет…

— Ты хочешь сказать, что есть человек, который заставляет людей делать вот это? — Надежда не решилась при ребенке употребить слово «самоубийство».

— Да, — уверенно кивнула девочка. — И поэтому я больше не хочу рисовать…

— Никакой человек не способен заставить другого человека причинить себе зло! А у тебя талант! Знаешь притчу о зарытых в землю талантах?

Девочка подняла на воспитательницу свои ясные, бирюзового цвета, глаза.

— Я не хочу больше рисовать… — упрямо повторила она.

— Но почему, Анечка?

Девочка глубоко, как-то очень по-взрослому, вздохнула, пододвинула листок, лежащий изображением вниз.

— Вот…

— Мне это можно посмотреть?

Опять последовал короткий кивок, детская голова мотнулась, словно была привязана невидимыми нитями. Испытывая неизъяснимое волнение, Надежда Петровна взяла кончиками пальцев лист бумаги, осторожно перевернула его лицевой стороной. Часто забилось сердце в груди. Она, конечно, узнала себя на рисунке, — Ангелина часто рисовала сотрудников детского дома. Воспитателей, медсестер, поварих. Девочка изобразила свою любимую воспитательницу сидящей на диване в обычном домашнем интерьере. На стенах были схематично набросаны обои, вдалеке виднелось распахнутое окно с перспективой города на дальнем фоне. На столике были разбросаны круглые белые таблетки неизвестного лекарства, несколько выпотрошенных блистеров и полупустой стакан воды. Воспитательница глубоко вздохнула, задержала дыхание в попытке унять участившееся сердцебиение.

— Я не собираюсь принимать никаких таблеток, Анечка! — тихо сказала она.

— Он видит, — с нажимом повторила девочка, коснувшись пальчиком надписи на листе. — Но так ведь было?

В детском доме близилось время полдника, — дети играли во дворе, пользуясь установившейся хорошей погодой. В комнате они были вдвоем. Надежда Петровна всегда отличалась здравым умом, в привидения и прочую астральную чепуху не верила. Но сейчас, оставшись наедине с девочкой, она почти физически ощутила чье-то присутствие, затылок будто прохладным ветром обдуло. Она сжала голову девочки в своих ладонях, пристально глядя ей в глаза, медленно и отчетливо проговорила:

— Аня! Я никогда… Слышишь? Никогда не буду принимать никаких таблеток! Ты веришь мне, Аня?

Ангелина опустила ресницы, женщина чувствовала кончиками пальцев, как трепетно бьется пульс ребенка на виске.