Волчья сыть - Сергей Шхиян

После любви мы лежали рядом, и я целовал ее шершавые руки, с которых до конца еще не сошли цыпки. Я целовал ее закрытые глаза и приоткрытые губы. Нам было все время хорошо вдвоем. Потом мы вновь уснули.

В начале восьмого утра нас разбудил Котомкин. Я вышел в коридор. Вид у портного был смущенный и встревоженный.

— Барин, к тебе от самого архиерея пожаловали, просят побыстрее.

— Скажите, что уже встаю, и пришлите умывание, — не очень любезно откликнулся я.

Предположительно, священники, как и чиновники, очень уважают халяву, а меня в тот отрезок времени больше интересовал приличный гонорар, чем знакомство с неведомым мне церковным чином.

Однако я быстро умылся, надел пресловутый полукафтан, новые сапоги, треуголку и вышел к посыльному.

— Ну, что у вас там случилось? — спросил я служку в узком черном подряснике.

— Его преосвященство просят пожаловать. Все мы, батюшка, под Богом ходим. Прости, Господи, грехи наши тяжкие! Отец Никодим сказывал, что архиерей помирают, — путано ответил посыльный.

Я выругался про себя и пошел собираться. Слава вещь приятная, но в любой момент можно попасть в неприятную ситуацию. Рано или поздно я проколюсь со своими хилыми медицинскими познаниями, и придется брать на совесть человеческую жизнь.

Моя практика армейского санинструктора была основана на наглой самоуверенности и безответственности молодости, а также использовании широко применяемых относительно безобидных лекарств.

Мой подвиг с удалением аппендикса был вынужденным. Из-за нелетной погоды больного не смогли эвакуировать в госпиталь, у него уже начинался перитонит, и был реальный шанс умереть. Так что мне самому пришлось делать операцию под радиоруководством военного хирурга, рискнувшего своими погонами ради спасения жизни солдата.

Как ни странно, все прошло довольно гладко, но страха мы с этим военврачом натерпелись великого.

Главное правило, которому я мог следовать с открытой душой, было: «Не навреди!». С «вылечи» дело обстояло значительно сложнее.

— У вас что, кроме меня, в городе лекарей нет? — сердито спросил я служку.

— Есть, батюшка, немец один есть, так его не сыскали. Уехали они, а куда — неведомо.

Про Винера я и сам был в курсе дела. Архиерейская коляска, на которой за мной приехал чернец, оказалась большой, неуклюжей, но на мягких рессорах и с полотняным тентом.

Я сел на кожаную подушку, набитую, как было принято, конским волосом. Служка скромно пристроился рядом, и тучный кучер тут же тронул лошадей. Мы не спеша покатили к большей из двух городских церквей. По дороге я спросил служку, что случилось с архиереем.

— Занедужили они ночью. Очень маются, — неопределенно ответил он.

Что такое архиерей, я знал весьма приблизительно. Ясно было только, что это какой-то церковный начальник. Просить разъяснения у служки я не рискнул, чтобы не вызвать подозрений своей странной теологической безграмотностью.

Мы подъехали к одноэтажному кирпичному дому под зеленой крышей. На крыльце меня ждал дородный священник, по-видимому, отец Никодим. Был он очень взволнован.

— Горе-то какое! — сказал он низким, зычным голосом, припадая на букву «О». — Володыко, дай Бог ему здоровья, помирает.

Священник перекрестился, перекрестил заодно меня и, суетясь, пошел вперед показывать дорогу. Мы вошли в большую, светлую комнату, где на широкой деревянной кровати, утопая в перине, лежал худощавый пожилой человек с искаженным от боли лицом.

Я для порядка перекрестился на иконостас, украшающий красный угол. Сделал я это, по недостатку опыта, не очень ловко, однако, на это никто не обратил внимания.

— Что случилось, ваше преосвященство? — спросил я, подойдя к постели больного.

— За грехи мне муки, — ответил архиерей слабым голосом, — помираю…

Я взял старика за запястье и проверил пульс. Он был вполне приличный для его возраста, с хорошим наполнением.

— Сесть сможете?

— Шевельнуться не могу, не токмо, что сесть.

— Болит-то у вас где?

— Везде болит, сыне.

Я чуть не засмеялся, вспомнив анекдот про боли во всем теле. «Куда ни ткну пальцем, везде дикая боль», — жалуется больной доктору. «Это у вас палец сломан», — поставил диагноз врач.

— Батюшка, — обратился я к отцу Никодиму, — помогите снять с владыки рубашку.

Мы осторожно приподняли архиерея и стащили с него рубаху. Старик мученически стонал, призывая Господа укрепить его силы и прервать мучения.

У бедолаги оказался зверский опоясывающий фурункулез. Я с облегчением вздохнул. Болезнь эта неприятная, но не смертельная. В нормальной амбулатории справиться с фурункулами было бы плевым делом: УВЧ, ультрафиолет, антибиотики… Я поднял глаза к потолку и задумался. Фурункулез только начинался, и, пока чирьи не созреют, и их можно будет вскрыть, владыке придется лежать на животе неделю в мучениях и униженной зависимости от судна и утки.

Больной и свидетели с благоговением следили за моими раздумьями.

Ничего радикального я придумать не смог и решил прибегнуть к немудрящему народному способу лечения этого недуга.

— Батюшка, — обратился я к местному священнику, — прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.

Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.

— Может, мне исповедаться и причаститься? — жалобно спросил больной. — Сколько, сыне, я еще проживу?

— Причаститься, конечно, не помешает, — согласился я. — А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.

— Так я что, не помру нынче? — удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.

— За двадцать лет не поручусь, — признался я, — но что никакого серьезного заболевания у вас нет — это святая правда. Хотя помучиться несколько дней придется.

За разговорами я приготовил снадобье, прилепил на каждый будущий фурункул по рассасывающей лепешке и забинтовал чресла архиерея чистой холщовой тряпицей.

— Ишь ты, сразу полегчало! — сказал владыка в конце процедуры почти нормальным голосом. — Все в руках Господа!

Он неожиданно для меня слез с постели, укрепился на ногах, подошел к образам и опустился перед ними на колени.

У меня чуть не отъехала крыша. С такими фурункулами ему должно было быть больно даже шевельнуться. Чего-чего, а мучений, доставляемых такой пакостью, как чирьи, я насмотрелся предостаточно.

Архиерей, между тем, преспокойно молился и отвешивал земные поклоны.

Я подождал минут десять и уже собрался потихоньку уйти, как неожиданно появилось новое лицо — уездный начальник, которому положено было в данный момент умирать от цирроза печени, а не разгуливать по гостям. Выглядел он довольно бодро и выдыхал густые винные пары.