Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Наталья Григоренко-Мень

Отец Александр любил немножко почудить, как говорится. Он ходил в сапогах, любил носить галифе, какой-то китель у него был, в шляпе обязательно ходил, потом бороду стал отпускать. У него сумка была такая, полевая на ремешке, и его даже прозвали в институте – «Мень сумчатый». А он в этой сумке всё время Библию носил и никому её не показывал.

В институте мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотоведческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки. Институт был в Балашихе, и прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на станцию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали: тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее.

И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попрыгали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит: «Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!» Так мы и познакомились.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Вспоминается мне один эпизод. Алику было тогда лет восемнадцать. В тот день (это был день Марии Магдалины – 4 августа) мы праздновали именины дочери одной из наших друзей. Собралась компания молодых верующих людей. И они отправились гулять. Подошли к станции, и тут они встретились с небольшой кучкой каких-то хулиганов, которые стали к ним приставать. В общем, завязалась драка. Каждый из компании наших ребят вёл себя так, как ему было свойственно. Самому маленькому – Саше – было, по-моему, лет восемь. Он в ужасе спрятался в кусты и горячо молился Богу. Другой – его звали Колей, – вёл себя как «непротивленец злу», и, когда его начали бить, он покорно лёг на землю и даже не сопротивлялся. Ещё один, кажется, ввязался в драку, и на нём разорвали рубашку и наставили ему синяков. Алик выступил с проповедью… Может быть, это была одна из его первых проповедей, где он спокойно и убедительно объяснял этим подвыпившим и разгулявшимся парням, что нужно разойтись по-доброму. Такая увещевательная проповедь, как это ни странно, подействовала, и все разошлись… Так вот, я иногда вспоминаю и думаю: вот она – сила слова.

Александр Зорин

Учился Алик посредственно. На школу смотрел как на казарму, окончанию – 1953 год – радовался как избавлению. В школе на уроках – читал. Проделал дырочку в крышке парты – и читал. Фаррара[11], например. Сидел, между прочим, не на последних партах, учитель вряд ли мог не заметить его отсутствующего присутствия, однако как бы не замечал. Учителя были, конечно, разные… Математик считал его безнадёжным двоечником и любил выговаривать вслух: «Садись, Мень, ты – дурочкин…»

В день смерти Сталина, утром, Александр пришёл к своей знакомой, дочери критика Альтмана, за которой ухаживал. Она жила в Лаврушинском переулке. Открыли дверь чекисты с наганами. В доме проводился обыск по всей устрашающей форме. На звонок вышла дочь, и вместе с Александром, не задерживаясь и, главное, не будучи задержаны, они выскочили на улицу. Небывалый случай. Выпустить из квартиры, где идет обыск, кого-нибудь, да ещё не задержать пришедшего в эту квартиру… Возможно, чекисты были потрясены событием, только-только объявленным по радио.

Юноша и девушка шли по траурному городу. Она плакала – не могла сдержать слёз. Он пошутил: «Наверное, прохожие думают, что ты оплакиваешь смерть вождя». В шутке была ирония в адрес умершего, которую мало кто мог позволить себе в тот день.

Анатолий Четвериков

На четвёртом курсе на Иркутскую пушно-меховую базу приехала группа студенток-практиканток товароведческого факультета бывшего МПМИ. Конечно, с большей охотой ехали те, у кого в Москве была любовь с охотоведами. Приехала к Алику и Наташа Григоренко. Вскоре они обвенчались, и Наташа стала преданной женой на всю оставшуюся жизнь, готовой в трудную минуту подставить своё хрупкое плечо. Это была удивительно красивая пара.

В конце пятого курса у Меней родилась дочь. Наташа жила у родителей под Москвой, в Семхозе. Алик был на практике. Прошёл он её хорошо и написал отличный отчёт. Но у Наташи неожиданно пропало молоко, и Алик на три дня «опоздал с практики в институт». Многие опоздали и на больший срок. Но объяснительную потребовали только с Алика.

Последней каплей в «деле Меня» была роковая случайность. Вот как её описывает Валентина Бибикова:

«Как-то вызвал меня декан и спросил, почему Меня второй день нет на занятиях? Я тут же лихо соврала, что Алик болен: температура тридцать восемь, озноб – кошмар! Свиридов улыбнулся: оказывается, Алик улетел на два дня в Москву по каким-то церковным делам (на самом деле заболела дочка). И надо же такому случиться: в самолёте с ним летела проректор института (люто ненавидевшая охотоведов) и видела его… И вот тогда-то и была вытащена на свет его объяснительная записка об опоздании с практики. Появилась докладная декана, на которую ректор наложил резолюцию: “Считаю невозможным дальнейшее пребывание т. Меня в числе студентов института”. Алика исключили. Мы скандалили, доказывали, что делать этого нельзя, что он талантливый биолог, и уже напрямую говорили, что если его исключат, он уйдёт служить в Церковь, а сдаст госэкзамены – пойдёт работать охотоведом. Мы говорили, что партийные руководители, борясь с влиянием Церкви, должны уводить от неё, а не толкать туда. Всё впустую. Нас не слушали. Теперь, умудрённые долгой жизнью, мы понимаем, что декан и ректор отнюдь не были кровожадны. Скорее всего, не было у них желания любыми средствами сжить со свету юношу-пятикурсника. Им приказали – они нашли способ. Время было такое: ослушаться было нельзя».

Провожала Алика в Москву большая толпа: обняли, расцеловали, похлопали по спине, и он уехал навстречу своей богоугодной деятельности. Мы стали взрослыми, и расправлялись с нами уже по-взрослому.

Органы не могли оставить Алика без внимания и пытались воздействовать на преподавателей, уговаривая их завалить его на экзаменах. Преподаватели охотфака отказались. Попытку выполнить указание органов предприняла кафедра исторического материализма, но и она не увенчалась успехом. Алик спокойно, толково и полностью ответил на экзаменационный билет. И тут ему задали провокационный вопрос о его убеждениях. На билет Алик отвечал пять минут. Свою точку зрения на философию он излагал полтора часа. С ним пытались спорить. Но выстоять против его доводов не смогли и всё же поставили «тройку». Алик спросил:

– Три за знания или убеждения?

– За убеждения, за них вам следует поставить двойку!

– А я думал, это экзамен знаний!

Всё это вызвало негодование охотоведов, которые пошли скандалить в ректорат и требовать переэкзаменовки для Александра Меня. Ректорат вынужден был уступить. На экзамен явилась целая комиссия, включая представителей райкома. «Валили» всем дружным коллективом, но ничего не вышло. Мень знал больше, чем все они, вместе взятые. Он знал первоисточники, изучив, в отличие от них, не только Маркса, Энгельса, Ленина, но и Гегеля, Мальтуса, Вольтера, Соболева, Вейсмана и многих других. Члены комиссии выглядели полными дураками. И тем не менее Алику поставили «три». К государственным экзаменам он допускался. Завкафедрой военного дела категорически отказался исполнять указания органов. Я случайно столкнулся с ними во время беседы и услышал, как полковник сказал: «Получит то, что заслуживает!» И этот экзамен Алик сдал хорошо.