Снайперы - Владимир Никифоров

– Отправим радиограмму и будем ждать, – предлагает начальник конвоя.

Капитану не улыбается ждать. В дороге каждый при деле, а на стоянке все расхолаживаются.

– Как мне мое руководство скажет, так я и буду действовать, – твердо говорит он. – А пока все должно идти своим чередом. И свою вохру-то разбуди!..

– Это уж мое дело!

– Так ведь просрали твои молодцы! И что там еще за курятники понаставили? Будет в трюме вода – подойду и откачаю!

– Кто просрал – тот ответит! А вот этого, кто прыгнул с лихтера, арестовать надо.

– А он-то при чем? – возразил Дворкин.

– А надо проверить, зачем он прыгнул.

– Как «зачем»? Человека спасти! Парнишка молодой, горячий, из армии недавно пришел…

– А может, они раньше где встречались?

– Да как бы он его разглядел с такого расстояния? – возмущается Дворкин.

– Нет, – упорствует начальник конвоя. – Тут не все чисто. У меня нюх на такие дела.

– Ну вот что, – говорит капитан, – не на псарне. А парень у меня на теплоходе побудет до приезда уполномоченного. Под моей ответственностью.

* * *

Дима спускается по стремянке в мотобот парохода «Иосиф Сталин», вяло приподнимает руку в ответ на порывистое Марусино движение в его сторону. Андрей задумчиво прохаживается вдоль борта.

Начальник конвоя со шкипером уезжают на баржу, и начальник конвоя первым делом вызывает к себе в каюту молодого конвоира.

– Почему не стрелял?

– Не успел, товарищ младший лейтенант. А потом боялся на лихтере в кого-нибудь попасть.

Начальник конвоя смотрит на потное лицо солдата: дурак дураком, а придумал же! Сам-то начальник конвоя, выхватывая пистолет, и не думал о том, что может кого-то поранить: он при исполнении и привык все пространство вокруг считать зоной, а если кто-то и пострадает, то Система все спишет, все оправдает верностью правилу: шаг влево, шаг вправо… А тут явный, неприкрытой побег. Правда, прикрытие все же было: якобы подписаться под воззванием. Сейчас не военное время, бюрократии стало побольше, могут и затаскать, а этот долбак не понимает, что не надо думать, нельзя думать о постороннем, за все ответит Система, не дотумкает пацан-губошлеп, что Система сама себя не съест, и надо не рассуждать, а действовать по инструкции.

– А я, значит, когда стрелял, не думал о других?

– Да вы же известный снайпер, сравнили!

Конвоир смотрит открытым бесхитростным взглядом, но начальника конвоя пронзает: да он же издевается! Он же понял, что начальник конвоя ни о ком не подумал, только о своей должности, о тех тысячах рублей в месяц, которые он в другом месте не заработает, о диагоналевых галифе, о возможности иметь дармовую выпивку и закуску, и вот такой раздолбай своим размышлением о жизни других фраеров поставил его благополучие под удар! Ну разве это не враг народа! Да таких в расход!..

– Сдать оружие! – кричит начальник конвоя. – До приезда уполномоченного на гауптвахту!

Гауптвахту оборудовали в шакше – том самом помещении, где Верка с Гриней «играли». Закрывать, правда, на замок ее не стали, но конвойный на мостике то и дело поглядывал сюда.

Молодой конвоир нашел старые пробковые пояса, сложил их и улегся рядом с тряпицами, на которых вчера лежала Верка и жарко шептала и сладостно гладила свой «лоскуточек», и у конвоира от этого воспоминания все плыло перед глазами.

* * *

После лекции о международном положении, где очкастый лектор с таким сарказмом называл имена Трумэна, Дина Ачесона и Аллена Даллеса, что они вызывали неизменный смех, рыбаки смотрят эстрадный концерт, смеются, хлопают, а на низкой сцене играют на пиле и исполняют куплеты:

Потом выходит аккордеонист с остатками буйной шевелюры:

На глазах у Маруси появляются слезы. Она думает о Диме, видит Диму, любит Диму.

* * *

Капитан предложил Диме принять горячий душ и переодеться в новую, еще с ярлычком трикотажной фабрики, тельняшку, и нигде еще, пожалуй, Диме не было так уютно, как в командирской каюте, где сияет медь и полированное дерево, ласкает глаз яркий бархат, поблескивает в буфете фарфор, а в углу благородно чернеет лаком пианино «Красный Октябрь».

В дверь постучали и вошла докторша с красиво, как на картинке из журнала мод, который выписывала тетя Зина, уложенными волосами:

– Ссадин, ушибов, ранений нет?

Дима вскакивает, разводит руками. Докторша ласкает его взглядом и говорит мягким, обволакивающим голосом:

– Если почувствуете что, то я в медпункте.

И не уходит, ждет чего-то. И Диме не хочется, чтобы она уходила.

– Так, – говорит капитан, – вы в медпункте.

И она уходит. А в каюте остается запах духов – знакомый, тети-Зинин.

Приносят ужин на двоих, на столе появляются рюмки и графинчик.

Выпив и закусив балыком, капитан спрашивает как бы между прочим, но Дима понимает, что начинается форменный допрос:

– Ты зачем прыгнул-то?

– Реакция, – развел руками Дима. – Ничего подумать не успел, а уже в воде.

– Может, толкнул кто?

– Нет, – улыбается Дима. – Я сам.

Капитан задумчиво смотрит в доверчивые Димины глаза. Надо бы помочь парню, ведь запутают, если захотят, а они захотят, это уж точно. Эти таких маменькиных сынков, чистеньких городских мальчиков, на дух не принимают.

– Но ты же понимаешь: это враг народа, а значит, и твой враг. У нас тут лесобиржа горела, так ссыльные литовцы праздник устроили, а может, сами и подожгли. А сколько предателей к власовцам записалось! А вдруг это был бандеровец, который в коммунистов из-за угла стрелял. Ты коммунист?

– Н-нет, но я подавал заявление. В армии.

– И что?

– Сказали: надо подождать.

– А. Ну да, – говорит капитан, взглянув на его тонкие «дворянские» пальцы. – Родители – кто?

– Мама – учительница…

– Я почему-то подумал, что врач. У меня сын врач, – поясняет капитан и пытливо смотрит на Диму. – Как-то вызвали его в лагерную больницу. Там больной при смерти. Сын сделал операцию, спас больного. А того через неделю расстреляли… Вот так!

– А папа еще до войны умер…