Снесла Баба Яга яичко - Дубравка Угрешич
Шрифт:
Интервал:
— Я тут ничего не узнаю, — сказала она, разглядывая снимки на экране компьютера. — Разве это Варна?
Она была на удивление собранна и хладнокровна. Насчет забора, отделявшего школьный двор от улицы, сказала:
— Нет, этого глухого забора здесь не было. Это что-то новое.
Серые виды городского пляжа, как ни странно, разочаровали ее не настолько, насколько меня.
— Городской пляж всегда был самым плохим. Помнишь, мы всегда предпочитали доехать до Аспарухова или до Галаты. Вода там была гораздо чище.
Вскоре я приехала снова и уговорила ее еще раз посмотреть фотографии. Казалось, она совершенно не помнила, что один раз уже их смотрела. Ее комментарии были такими же, а ее равнодушие наполнило меня тягостным чувством. За свою беделскую службу я не получила ожидаемого «гонорара» — ответного чувства с ее стороны. А может, я его и не заслужила. Потому что совершенно очевидно, что с заданием справилась плохо, из паломничества ничего не привезла. И ничего не получила взамен. Не знаю, стерла ли она из своей памяти файл «Варна» или все-таки где-то сохранила его, но я была уверена, что в обозримом будущем ни она, ни я открывать его не собираемся.
В этот приезд я заметила, что у нее изменилась манера ходить. Она, толкая перед собой ходунок, старалась держаться прямее и при каждом шаге выше поднимать ногу.
— Это мне Ясминка сказала, повыше поднимать ноги.
Ясминка была ее физиотерапевтом.
Пить кофе мы, как обычно, ходили в ее любимую кофейню на рынке. Она входила туда с ходунком, никак не соглашаясь оставить его на улице («Еще не хватало, чтобы кто-нибудь украл!»). Людям приходилось вставать и отодвигать столики, чтобы дать ей пройти. Я думаю, она вполне осознавала, что ее вход в кофейню с ходунком вызывал некоторые проблемы.
— Когда я прихожу без тебя, мне помогают официанты. Все очень, очень внимательны ко мне. Люди вообще очень любезны, а особенно когда видят меня с этим ходунком, — говорила она.
Она заказывала всегда одно и то же — капучино, а я или Кая приносили из булочной, расположенной рядом с кофейней, «треугольничек» — маленькую лепешку с сыром в форме треугольника. Без ритуального «треугольничка» и капучино она свой день представить не могла. Если из-за плохой погоды она не выходила из дома, кто-нибудь обязательно приносил ей «треугольничек» и готовил капучино дома.
Немного посидев, она была вынуждена идти в туалет. Возвращалась оттуда досадуя:
— Как такое могло случиться со мной? С самой красивой бабушкой в нашем квартале! — ворчала она.
Она не соглашалась носить прокладки на случай недержания с таким же упорством, с каким не соглашалась носить ортопедические туфли для пожилых людей, без каблука («Не могу! Я всю жизнь носила туфли с небольшим каблучком!»). Кто-то один раз сказал ей, что она самая красивая бабушка в квартале. Еще пару лет назад подобное замечание рассердило бы ее, однако сейчас она охотно повторяла: «Все говорят, что я самая красивая бабушка в квартале!»
Правда, произносила это она с едва заметной иронией в голосе. Она пользовалась этой фразой как извинением за свою неловкость и как требованием с уважением относиться к ее «исключительному» возрастному статусу. Недержание было самым жестоким оскорблением, которое наносило ей ее собственное тело. И плохая память тоже сердила ее («Нет, неправда, что я забыла!»), но позже она все-таки смягчалась («Неужели я действительно все-таки забыла?») и в конце концов смирялась («А что удивительного, если я иногда что-то забываю. Все-таки мне уже восемьдесят лет!»).
— Если такое будет повторяться, лучше сразу покончить с собой, — сказала она, косвенным образом требуя, чтобы я ее как-то утешила.
— В твоем возрасте это обычное дело! Посмотри на жизнь с более веселой стороны. Тебе уже больше восьмидесяти, но ничего не болит, ты живешь в собственной квартире, каждый день выходишь на улицу и общаешься с людьми. Лучшая подруга, с которой ты каждый день пьешь кофе, моложе тебя на десять лет. Ясминка приходит три раза в неделю. Кая каждый день приносит завтрак, обед и ужин, при этом она великолепно готовит и соблюдает все, что рекомендуют врачи. Поликлиника в пяти минутах ходьбы от дома, внуки тебя любят и регулярно навещают, я то и дело приезжаю, — проповедовала я.
— Ах, если бы я могла хотя бы читать, — вздохнула она, хотя терпения у нее теперь хватало только на то, чтобы листать газеты.
— Так ты же читаешь, правда, не без проблем.
— Вот бы мне еще хоть раз перечитать мою любимую Тэсс.
Она имела в виду «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» Томаса Гарди.
— Как только ты решишься, сделаем операцию. Операция старческой катаракты совершенно безобидна.
— В мои годы ничего не благовидно.
— Я сказала безобидно, а не благовидно. Хочешь, купим тебе лупу?
— Да кто ж может читать с лупой?!
— Хочешь, я буду читать тебе Тэсс? Каждый день одну главу.
— Это совсем не то, что читать самой.
На все мои попытки подбодрить ее она отвечала упрямым детским капризным тоном. Иногда вдруг сдавалась («Может, так оно и есть»), но сразу же хваталась за какую-нибудь новую деталь («Ах, все было бы по-другому, если бы я могла ходить быстрее!»).
— Я так изменилась! Просто себя не узнаю.
— Что ты такое говоришь, у тебя на лбу ни одной морщинки.
— Может быть, но зато кожа на шее висит.
— Морщины на лице у тебя такие мелкие, что их почти не видно.
— Может быть, но я так сгорбилась.
— У тебя сохранилась вполне стройная фигура.
— Живот выдается, — жаловалась она.
— Совсем немного, и это незаметно, — утешала я ее.
— Я изменилась… Узнать нельзя!
— А ты знаешь кого-нибудь, кто в твои годы не изменился?
— Ну, не знаю, — сдавалась она.
— А ты чего бы хотела?
— Не знаю.
— Твоя Ава Гарднер, например…
— Ава была самой красивой женщиной в мире! — сказала она убежденно, но при этом с долей печали в голосе, словно сказанное относится к ней самой.
— Ава умерла в возрасте шестидесяти восьми лет.
— Не может быть?!
— Да, у нее был инсульт. Половина лица осталась парализованной. В конце жизни у нее совсем не было денег, и Фрэнк Синатра оплачивал ее лечение.
— Она? Без денег?! Не может быть!
— Да, и она переселилась из Америки в Лондон. Там она была совершенно одинока и, вероятно, больше не могла зарабатывать. Последние ее слова перед смертью были обращены к прислуге, Кармен: «Я так устала». I amtired! — повторила я последнюю реплику Авы на английском, должно быть для большей убедительности, а потом продолжила: — Говорят, Фрэнк Синатра, когда ему сообщили об Авиной смерти, закрылся в комнате и два дня не выходил. Говорят, он рыдал без передышки.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!