Отчаянная осень - Галина Щербакова

Как она на него посмотрела! Ему этого никогда не забыть: с такой надеждой, с такой страстью, чтоб он был прав! Другая расшиблась бы в лепешку, перечисляя пороки скопища – трудно разве? А эта, клеймящая, с надеждой ждала опровержения…

И тогда он с ходу «придумал» этот закон. Закон притяжения превращений. Люди видят то, что хотят. Какой поверну кран, такая польется вода. Для воров мир – история воровства. Для человека больного мир – длинная история болезни. Добрый нанизывает, как бублики, историю добрых поступков, и они у него, как те же бублики, всегда горячие, свежие, сиюминутные. Человек – заряженная частица… Он притягивает определенный заряд, определенную жизнь. Это просто-напросто физика.

– Здрассьте! – сказала Шурка. – Какой глупый закон.

– Нет! – закричал Саша. – Нет! Мир – мои глаза и сердце…

– Идеализм? – робко спросила Шурка. – Мир же сам по себе… Или как?

– Сам по себе… Всякий… Любой… Разный… Многообразный. Я же выбираю тот, который мне нужен…

– А тот мир, что остался, который тебе не нужен? – Шурка смотрит, Шурка ждет ответа… – Куда его?

– Его надо превратить в тот, который тебе нужен… Постепенно…

– Ерунда!—сказала Шурка. – Кругом вранье…

– А ты не ври! – закричал он. – И я не буду. Может, еще кто найдется.

– Возьмите меня в компанию, – сказала Марта. Трое неврущих смеялись на косогоре. Саша тогда вдруг ощутил, что смотрит на все это как бы со стороны. И видит Марту, запрокинувшую к небу голову. Прищурилась и разглядывает что-то в вышине, а взгляд у нее, будто она не в далёко смотрит, а в микроскоп. А Шурка, наоборот, уставилась на носки кед, а смотрит отрешенно, потусторонне. Саша же – между ними, руками разводит, лопочет что-то…

– Чепуха! – сказала Шурка. – Что могут сделать трое неврущих?

Ему очень захотелось сделать для нее что-нибудь очень хорошее. Но он не знал, что. Тогда он встал на руки и пошел вниз, с горы, к городу, на руках. Он знал, что упадет скоро, что его ненадолго хватит, но он шел и шел и сам удивлялся, что все еще идет. И снова видел себя со стороны – глупо ведь, и нет в такой ходьбе смысла, но он продолжал идти, потому что уверовал: так вот, на руках с горы, ему к этой девочке ближе всего. Глядя на стянутый на Шуркином затылке пучок волос, он понял, что готов для нее на все…

…Оксана Михайловна видела их всех вместе и каждого в отдельности. Развернувшегося к доске спиной Мишку, нахмуренную Шурку, этого циркача, который смотрит не в ту сторону, где его взгляда ждут, и потерянную, самую лучшую девочку в городе, к которой Оксана Михайловна подходит, чтобы легонько, ласково тронуть за плечо. На учебнике написано «Князь серебряный». Ну, конечно, она помнит тот день, как он, блестящий, бежал к ним из цирка. Ах, спасать надо девочку, спасать! Оксана Михайловна следит за Мишкой. «Ну! – побуждает она его мысленно. – Куда же ты смотришь? Да за такую девочку драться надо, понимаешь, драться!»

Оксана Михайловна в этот энергичный глагол вкладывает совсем другое содержание – не грубое физическое действо, а моральную битву… Битву не кулаков – характеров. Но у этого дурашки Мишки такое сентиментальное лицо. Не юноша – Чебурашка.

Скорее бы уехал цирк. Опять ветер с его стороны. И Путти временами трубит какую-то свою правду. Иру она не даст в обиду. Она-то, Оксана Михайловна, не Чебурашка.

Шурка стояла в очереди за картошкой, магазине пахло сыростью и гнилью, продавщица с какой-то веселой наглость подкладывала всем в миску осклизлые клубни, приглашая недовольных на свое место и объясняя, что они не на базаре, а «в магазине, где бери, что дают». Шурка выращивала в себе добро по Сашиному закону, потому что ей давно на самом деле хотелось другого: стащить с продавщицы высокий взбитый парик, под которым Шурка ясно представляя себе давно не мытые свалявшиеся волосы. Шура думала, что, опростоволосившись, продавщица стала бы жалкой и сравнялась бы с ними, с людьми из очереди, и, может быть, стала бы вести себя иначе? Но стаскивание парика – хулиганство, а Саша же советует «притягивать добро добром».

Тогда Шурка представила, что у продавщицы больной ребенок, безнадежно больной. Полиомиелитом или туберкулезом. Она вглядывалась в ее лицо, ища на нем скрытое от всех страдание и горе. Шурка так ясно видела этого бедного, обреченного малыша, что у нее запершило в горле.

– Ну, чего уставилась? – спросила ее продавщица.

– Здравствуйте! – сказала ей Шурка. – Как здоровье вашего сына?

– Гвозди им заколачивать, моим сыном, – ответила продавщица. – А ты его откуда знаешь?

В миску для Шурки летели ровненькие, чисьые картофелины, продавщица не поленилась даже ворохнуть лопатой кучу, чтоб найти что получше, напоследок она достала откуда-то из-под прилавка громадную картофелину, похожую на куклу-неваляшку.

– Это тебе по знакомству на память, – сказала продавщица.

– Спасибо, – ответила Шурка.

Она шла и смеялась над тем, как ее придуманное «добро» притянуло вполне реальную хорошую картошку. Она расскажет об этом Саше, пусть анализирует ситуацию. Он ждал ее у дома. В общем, она не удивилась. С тех пор, как она показала им город, Саша бегает за ней. Приятно, конечно, он хороший мальчишка. Только ей он не нужен. Шурка вообще думает теперь, что в жизни надо обходиться без любви. Вот была она влюблена прошлом году в физика, и столько было разных переживаний, подумать страшно. Норовила садиться в физкабинете за первый стол. Бежала помогать ему что-нибудь подержать, что-то повертеть, что-нибудь налить, что-то помыть… Ей тошно это вспомнить. Задает он ей вопрос на уроке – язык прилипает к гортани, но отвечает Шурка так, будто от ответа ее зависит как минимум движение солнца. А не спросит – мучение, что не обратил внимания. Из ее нынешнего дня такое поведение кажется идиотическим, а ведь это было с ней, было! Так что куда лучше без любви, если она превращает тебя в кретина. Вот почему она втолковывает Мишке: удержись! Мысли о Мишке всегда у нее грустноватые. Как будто ей жаль чего-то хорошего, неслучившегося. Шурка не может понять, чего… И все думает, думает о нем... Как они, маленькие, стояли возле юбки учительницы, как она, однажды надев его очки, враз на секунду ослепла. Как они вместе возвращались из школы, и всегда, всегда его ждала мама. Как она хватала Мишку, будто боялась, что кто-то его отнимет. Как она, Шурка, предала друга-задохлика, когда однажды, за одно лето, выросла. Шурка стыдилась того своего предательства. Даже больше, чем стыдилась отца. И сейчас ей показалось: если она его выручит из этой беды – любви к Ире, – то тогда она будет меньше виновата в своем предательстве.

То, что Саша Величко стоит и ждет ее, мелкая приятность для самолюбия, не больше. Он ей не нужен, ей никто не нужен, если речь идет о любви.

Он взял у нее сумку.

– Зачем ты таскаешь тяжелое?

– У нас нет мужчин, – ответила она.

Он знал про ее отца.