Десятый праведник - Любомир Николов

«А есть ли вообще какой-то другой выход, — продолжал размышлять он, входя в очередное мертвое село. — Могла ли наука, даже со всеми ее чудесами, накануне Коллапса выработать спасительную тактику? Или просто Провидение отвернулось от нас, как отвернулось от той полуразрушенной колокольни, что в центре села? Тогда ничто не имеет смысла, и эти заросшие плющом каменные стены — единственное, что нас ожидает, — тлен и забвение среди медленно наступающих песков времени».

Беспомощное отчаяние внезапно переродилось в ненависть — к Вселенной, к Коллапсу, к глупой людской суете, к самому себе. Маленькая площадка с несколькими проржавевшими машинами, с церковью и безжизненными зданиями вокруг казалась ему невыносимо мерзкой. Ему хотелось закричать, скинуть рюкзак и побежать куда глаза глядят, но что-то подсказывало ему, что это его не спасет, что село будет преследовать его повсюду. Надо было разорвать связь с памятью, вырваться из власти настоящего. В этот краткий миг просветления он пожалел, что не пристрастился к «травке», хотя теперь и она вряд ли бы помогла.

Взгляд неосознанно остановился на облупившемся фасаде. Дом был двухэтажным, и над окнами первого этажа все еще виднелась размытая дождями надпись DER GOLDEN LÖWE.[9]Почти не понимая, что делает, Николай подошел к нему. Потемневшая дубовая дверь была заперта. У стены стояли останки велосипеда, обагрившие осыпавшуюся штукатурку ржаво-красноватыми разводами. Дрожащими от злости руками он схватил сгнившее железо и швырнул в широкое грязное окно. Стекло разбилось с оглушительным звоном в гробовой тишине, блестящие осколки зазвенели в полумраке помещения и рассыпались по тротуару возле ног. Николай выбил локтем оставшиеся в раме острые остатки стекла, бросил рюкзак на улице и одним прыжком перемахнул в маленький трактирчик.

Знакомый запах духоты сдавил горло. Он огляделся, с трудом различая предметы в проникающем снаружи сероватом свете. Несколько полированных дубовых столов, скамьи с высокими спинками, образующими нечто типа кабинетов, три высоких табурета у стойки бара, мутно поблескивающее зеркало в глубине… и бутылки, много бутылок, стоящих строго по линеечке. Они были старые — это было видно с первого взгляда, несмотря на сумрак и запыленные этикетки. Качественные, выдержанные вина, оставшиеся с блаженных времен до Коллапса.

Николай сделал несколько шагов по хрустящему под ногами стеклу, зашел за стойку бара, взял бутылку и обтер рукавом. «Перно».[10]Мать твою, выругался он, швырнув бутылку в разбитое окно. Она взорвалась на тротуаре маленькой бомбой, и оттуда тот же час донесся резкий запах аниса. Следующая бутылка оказалась американской. Бурбон «Дикая индюшка». Ладно, пусть будет дикая индюшка. Он пожал плечами, отвернул пробку и сделал большой глоток. Алкоголь обжег горло, спустился горячей волной вниз по пищеводу, и это, с одной стороны, было приятно, с другой стороны, могло помочь избавиться от ненужных мыслей. Не дожидаясь, пока тепло разольется по желудку, он приложился к бутылке еще раз, подавился второпях, закашлялся, но это было к лучшему.

Он вышел из-за стойки, отшвырнул ногой велосипед и не обращая внимания на пыль, плюхнулся на ближайшую скамью. Почему-то в голове возник образ влюбленной девушки, и он поспешил отогнать смутное видение очередным глотком. Его не интересовали ни призраки этого забытого трактира, ни то, что было когда-то, ни даже то, что сейчас. Ему просто хотелось надраться, ясно и целенаправленно, чтобы сбросить с плеч груз всех этих глупых вопросов без ответов. Жаль, что нельзя это сделать за компанию с Мишиным — хитрый русский умеет споить любого. И беседу умеет вести — длинный пьяный разговор, полный мировой скорби и блаженного самобичевания, но при этом свободный от тревоги за завтрашний день. Ваше здоровье, проклятые фаталисты, твое здоровье, друг закадычный, Николай поднял бутылку и, отпив, с удивлением уставился на нее. Что за фокусы, только начал, а половины уже нет. Ну, дорогая, со мной этот номер не пройдет, и он погрозил ей пальцем. К моим услугам весь бар, так что и не думай помешать мне напиться. Только попробуй!

Он встал и с вызовом направился к стойке, а трактир и вправду попытался ему помешать, качаясь под ногами, но и этот дешевый трюк не прошел. Элегантным поворотом бедра Николай завернул направо и очутился у цели. Схватил бутылку — лимонный ликер, судя по этикетке, — и коварство заведения вышло наружу, внутри было пусто, лишь какой-то высохший осадок темнел на дне. Ничего, не стоит отчаиваться. А вот это уже лучше. «Корвуазье», хороший старый коньяк, выдержанный вдобавок и здесь лет пятнадцать. Эй, Мишин, гляди! Где ты еще такое чудо отыщешь? Нет, Вани тоже нет. Исчез проклятый русский и вдобавок опрокинул бутылку виски на стол. Жалко… Николай с грустью отпил из бутылки коньяка. Эх, Мишин, Мишин, сдались тебе эти деньги. Представляешь, во сколько тебе обойдется замена всех проводов в самолете? А сколько придется отстегнуть в виде взяток, чтобы к тебе не цеплялись? Да одно горючее проглотит целое состояние. И для чего это все? Чтобы однажды бросить меня, а потом чтобы на пути в Россию тебя сбила зенитка. Зачем тебе Россия, братец, неужели ты веришь, что там может быть лучше?

Не заметив как, он опять очутился за столом, на сей раз с тремя бутылками. На рукавах были грязные пятна от разлитого виски. Он сосредоточенно разглядывал их, решив, что в жизни всегда так — не знаешь, когда она и тебя мазанет, если смешивать ее с грязью. Мудрая сентенция, надо запомнить, чтобы потом поделиться с Мишиным. Ему должно понравиться, это в его стиле.

Мысли путались. Его начало одолевать приятное оцепенение, тело будто слилось со скамьей. Он не помнил, чтобы вставал, но стол был уставлен бутылками, которые медленно кружились и ускользали, когда он протягивал к ним руку. Потом вдруг всем скопом придвинулись ему навстречу. Подождите, хотелось крикнуть ему, подождите, давайте по очереди! Но у него не осталось времени их усмирить, он лишь успел столкнуть их локтем до того, как дубовая доска глухо и безболезненно ударила по лбу. Он с полным безразличием услышал звон разбитого стекла на полу и поддался грузу внезапно одолевшей его усталости. Что-то пульсировало за опущенными веками, и лавка покачивалась равномерно, словно лодка в штиль… как водоросли в морской пучине, где так тихо… и Мишин не уйдет, правда, Мишин?.. Да, я так и знал… спокойной ночи, Мишин, спокойной ночи, Ваня…

Проснулся он от мучительной жажды. Его замороженное сознание балансировало на грани реальности и бессознательного состояния, отказываясь заработать вновь, но забытье постепенно отступало перед болью в пересохшем горле и глухим настойчивым воркованием голубей на колокольне. Под опущенными веками плавали красные круги. С трудом подняв их, он тотчас заморгал из-за косо падающих в глаза солнечных лучей, в которых кружило бесчисленное множество пылинок.

Потом потянулся и сел, преодолевая сопротивление затекших мышц. В голове было что-то типа жидкой каши, смешанной с тупой мучительной болью, от которой ему хотелось сжаться в комок и тихонько замычать. Язык был таким сухим и шершавым, что он дотронулся до него пальцем. Да, а поутру они проснулись… Надо поискать воды. Он встал. Кружилась голова, ему стало плохо от запаха аниса, доносящегося с улицы. Он нетвердыми шагами прошел за прилавок и наобум отвернул кран. К огромному удивлению, после краткой паузы там что-то зашипело, забурлило, и кран выплюнул струю коричнево-ржавой воды. Николай отшатнулся от брызг и, покачиваясь на нетвердых ногах, стал ждать, пока сойдет ржавая вода и пойдет чистая. Ждать пришлось долго — трубы были старые. Наконец он не выдержал, подставил ладони и с жадностью стал пить прохладную воду с металлическим привкусом.