ВВП. Краткая история, рассказанная с пиететом - Дайана Койл

Поэтому естественно, что расчеты ППС вызывают недоверие. Экономисты не пришли к единому мнению, каким образом следует использовать индексы цен, взятые из опросов, для корректировки валютных курсов и дальнейшего расчета коэффициентов конвертации. Вопрос, который возникает при обращении к первичным данным, звучит так: «Насколько нужно увеличить среднюю величину расходов в данной стране, чтобы ее среднестатистический житель мог позволить себе тот же уровень жизни, что и среднестатистический житель более богатой страны?» Если следовать стандартному методу, ответить на этот вопрос нельзя. Экономист Николас Оултон воспользовался теми же данными, что и Всемирный банк в своей Программе международных сопоставлений, чтобы посредством эконометрических методов рассчитать «истинные курсы по ППС». С их помощью он показал, что «уровень жизни в беднейших странах на сегодняшний день составляет лишь около половины от оценки, полученной Всемирным банком на основе его методики ППС»[52].

Таким образом, на первый взгляд технический вопрос, как привести ВВП двух стран к одному ППС с целью их сопоставления, оказывается вопросом первостепенной важности. В зависимости от того, какой способ приведения применяется – рыночный обменный курс, стандартный ППС с разными весами в корректировочном индексе или «истинный ППС», – итог получается совершенно различным. Возьмем для примера следующую задачу: сравнить ВВП США и Демократической республики Конго (ДРК). В 2005 г., если благосостояние среднего жителя ДРК оценивалось бы по рыночному обменному курсу, то его следовало бы увеличить в 396 раз, чтобы достичь уровня жизни среднего американца. Если оно оценивалось бы по стандартам ППС Всемирного банка, то множитель составил бы 236; для прочих распространенных оценок по ППС, разница колебалась бы от 190 до 236 раз; а в соответствии с «истинным ППС» он лежал бы между 380 и 502. Известно, что ДРК является чрезвычайно бедной страной и поводом для радости было бы даже самое малейшее сокращение этого разрыва с богатыми странами. Насколько велика дистанция, не ясно; но, возможно, это и не так важно, поскольку у нас имеются и другие свидетельства огромной разницы в уровне жизни между двумя государствами.

И Программа международных сопоставлений, и альтернативные подходы к сопоставлению ВВП разных стран, как и сам учет статистики ВВП, включают обширную работу с крупными базами данных, скроенными из первичной статистики пестрого качества и временного охвата. Но это не все: на следующем шаге содержание баз данных подвергается изощренным манипуляциям. Едва ли экономисты откажутся от цифр ВВП, предоставляемых Всемирным банком и построенных на его методологии паритета покупательной способности. Слишком малое число экономистов обладает достаточными навыками и временем, чтобы искать другие методы. Подобные сопоставления отнюдь не бесполезны и информативны. Но не следует забывать, что эта информация не позволяет делать однозначные выводы.

Проще всего было бы воспользоваться преимуществом ретроспективного взгляда на историю и совместить, с одной стороны, сегодняшние знания экономистов о международных траекториях экономического роста в послевоенный период, а с другой – изложенные выше особенности сбора первичных данных, на основе которых строятся сопоставления.

Однако даже в 1970-е годы, когда теория экономического роста находилась на ранних этапах своего развития, данные имелись лишь для небольшого числа наиболее развитых экономик. Что уж говорить про 1950-е годы, когда появились первые модели, исследовавшие экономический рост и механизмы экономического развития. Тогда у их авторов (таких, как Рой Харрод, Евсей Домар, Роберт Солоу, Пол Розенстейн-Родан и др.) не было нужных эмпирических данных для проверки.

Поэтому вполне естественно, что эти теории, хотя и не лишенные математической красоты, столь ценимой современными экономистами, были простыми. Модель роста Солоу оставалась базовой вплоть до 1980-х годов. Она утверждала, что темп роста выпуска данной страны раскладывается на темпы роста факторов производства – земли, труда и капитала, – а остающийся при этом остаток относился на счет «технического прогресса». Когда эта теория была опробована на реальных данных ВВП, результаты были довольно досадными, так как выяснилось, что наибольшая доля темпов роста ВВП в послевоенную эпоху «объясняется» именно «техническим прогрессом», т. е. той частью теории, которая сама нуждалась в экономическом объяснении. Технический прогресс в этой модели казался каким-то даром небес. Новый производственный капитал создавался за счет инвестиций фирм. Количество труда увеличивалось за счет роста численности работоспособного населения, а в более совершенных моделях, за счет повышения образованности и квалификации рабочей силы. Оба фактора вносили определенный вклад в экономический рост, но «технологический» фактор оказывался решающим.

Казалось, что эти простые теории соответствуют известным фактам о росте ВВП в разных странах в недавнем прошлом. Траектории роста в странах ОЕЭС/ОЭСР четко показывали, что проигравшие войну стремительно нагоняют победителей, в то время как Великобритания переживает относительный упадок (хотя и для нее, как впоследствии выяснилось, этот период был «золотым веком»).

Если сравнивать Соединенные Штаты и их соперника в холодной войне, СССР, то еще в течение нескольких десятилетий слабые показатели роста плановой модели экономики укрывались от глаз. Власти коммунистических стран не располагали надежной статистикой, поскольку у каждого управляющего заводом имелись мощные стимулы, – иногда над ними нависала угроза исправительно-трудового лагеря, – чтобы отчитываться о блестящих результатах или по крайней мере не нарушать нормативы, спущенные центральным планирующим органом. Дело в том, что Москва диктовала показатели производства буквально для каждого из товаров всей советской экономики, которые затем спускались на уровень заводов и сельскохозяйственных предприятий страны. Эти нормативы производства были довольно общими: произвести столько-то пар обуви, столько-то тонн стали разных сортов и т. д. Происходили подтасовки. К примеру, иногда норматив можно было выполнить, положив внутрь телевизора кирпич, чтобы отчитаться по весу отгрузок с данного завода. Количественные нормативы позволяли не следить за качеством. В конце концов, даже официальная статистика стала регистрировать низкие темпы роста, что свидетельствовало против центрального планирования; между уровнем жизни западных потребителей и населением, жившим за железным занавесом, разверзлась пропасть. Еще хуже дела обстояли в Китае, где маоизм своим безумством навлек массовый голод и пресловутый гнет однообразия в одежде и образе жизни.

Для экономик, не испорченных центральным планированием, модель Солоу объясняла, как экономические успехи – значительные в одних странах и не слишком впечатляющие в других – обусловлены различным использованием факторов производства. Средства плана Маршалла, направленные на инвестиции, дали богатые плоды. Главная цель была достигнута, и еще недавно враждовавшие и истерзанные бедностью страны превратились в миролюбивых и процветающих торговых партнеров. План Маршалла, осуществленный Соединенными Штатами, и по сей день остается эталоном дальновидности в вопросах государственного управления. Благодаря ему послевоенное восстановление подпитывало само себя, появился кругооборот положительных обратных связей, соединявший инвестиции, технологические открытия и экономический рост. Экономисты пребывали в уверенности, что знают, как использовать государственные расходы и налогообложение для управления ВВП, следя за экономикой через экран национальных счетов как через измерительный прибор. Но «золотой век» уже подходил к концу.