Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс

– Боюсь, – сказал он, улыбаясь и потирая лошади спину, – боюсь, чересчур я тебя балую. Первый раз оседлал, а ты уже – погладь да погладь.

В этот вечер Клинт перевел Дымку на новое место, где трава была высока и свежа, где ее было много, но Дымке не хотелось есть, и он едва прикоснулся к траве. Он стоял неподвижно и, казалось, перемалывал какие-то трудные мысли вместо того, чтобы пастись. Работая в корале с другими дичками, Клинт то и дело сквозь колья кораля посматривал в сторону Дымки, и всякий раз лошадь стояла в том же положении, что и прежде, а если и опускала голову к земле, Клинт видел, что она, хоть и щиплет траву, но почти не ест.

«Пожалуй, сегодня его лучше оставить в покое, – решил ковбой, видя, что и к полудню не переменилось поведение Дымки. – Пусть обдумает, что к чему».

Уже ярко светило солнце, когда на другое утро Клинт выглянул из дверей своего бревенчатого дома и увидел посреди пересохшего русла Дымку. Лошадь, казалось, после долгих размышлений пришла к какому-то решению и снова принялась за еду; когда выглянул Клинт, она ела так, как будто старалась наверстать потерянное время, и настроена была, по-видимому, крайне мирно.

Ковбой ухмыльнулся.

– Ну, я знаю, что решил этот пострел, – сказал он. – Он намерен драться: как пить дать, будет мне сегодня встряска.

Клинт окончил свою дневную работу и, накатавшись досыта на девяти сырых, норовистых и брыкливых дичках, отправился к месту, где был привязан Дымка. Он отвел его в кораль, где два дня тому назад была у них первая битва. Дымку было теперь не узнать, точно его подменили. Голову он держал выше, не робел, не храпел при всяком пустяке, как в первый раз, и даже не взглянул на седло, когда Клинт надевал его и затягивал подпругу.

– Больно грозно ты пыхтишь, старина, – заметил Клинт. – В ноздрях у тебя так и рокочет. Что ж, потягаемся, дружище.

Клинт, хоть и шутил, приготовился к серьезному делу. Он должен был показать Дымке свое превосходство, потому что, сорвись он на этот раз, ему трудно было бы сладить с лошадью и пришлось бы пустить в ход крутые меры.

Ковбой видел блеск в глазах Дымки и понимал этот блеск, понимал каждое его движение, и все это означало борьбу.

– Я рад, что в тебе столько норова, – сказал Клинт, надвигая шляпу на лоб. – Но раз ты намерен драться, придется драться и мне, и кому-то из нас суждено победить. Посмотрим, дружище, кто кого.

Дымка только слегка тряхнул головой, когда Клинт положил ему руку на левый глаз и вскочил в седло. Для ковбоя это было предостережением, он должен был усесться – усесться прочно и крепко, потому что представление обещало быть очень серьезным.

Большая разница есть между буйством впервые оседланного дичка и буйством того же дичка во вторую, в третью ездку. В первый раз, когда Дымка почувствовал на себе седока, он был только глупой, смертельно напуганной лошадью; конечно, он всем существом хотел сбросить с себя ковбоя, седло и уздечку, но он был слишком напуган и полон отчаяния, чтобы подумать о том, как это сделать. Первый урок научил его, что брыкаться без толку мало, что здесь нужна хитрость, что нужно, не горячась, ловить каждый промах наездника и бить по слабому месту, пока тень на земле не скажет, что седок проиграл.

Он разом сорвался с места и понесся легкими скачками, как бы присматриваясь к посадке ковбоя, не спуская глаз с него, следя за каждым его движением, он, казалось, обдумывал план своих действий.

Как раз когда Клинту казалось, будто все идет мирно, Дымка без всяких предупреждений «сломался надвое» так, что седло вывернулось из-под ковбоя и тот потерял равновесие. Прыжки пошли и вбок, и вверх, и с подбросом. Лошади уже казалось, что при такой неожиданной атаке седок почти сдался и сполз влево, – именно этого Дымка и ждал, чтобы привести в исполнение свой план.

Это был первый проблеск надежды с тех пор, как Дымка впервые почувствовал на своем теле веревку. Он увидел перед собой победу, прыжки его стали выше и тверже. Он не дал ковбою ни одного случая выровняться и прямо сесть в седле, и каждый прыжок его сталкивал ковбоя ниже и ниже, он прыгал по кругу и всякий раз, вскинув задние ноги, ударял ими в землю на целый корпус правее той точки, где они оторвались от земли. Ковбой прочно держался у самой луки, свесившись на один бок. Дымка брыкался и с неослабевающим хладнокровием следил за своим седоком, не давая ему усесться ровнее. Он ждал, чтобы седок съехал еще больше набок, но этого было не видать. Ковбой все сидел, свесившись влево, – левая рука на поводьях, правая откинута в сторону.

Борьба продолжалась, ковбой не сползал, и Дымка начал удивляться. Он испробовал разные способы, но, какие ни выдумывал он боковые прыжки, от нароста, возникшего у него на спине, не было избавления. Дымка начал уставать, его легкие запросили пощады, и скоро хладнокровие его исчезло. Все, что в нем было – и хитрость, и жар, – все вырвалось в нескольких потрясающих землю скачках, и, когда, взглянув назад, он увидел, что всадник все еще там, им овладело отчаяние, и глаза его налились кровью. Он завизжал и сразу забыл все, чему научился в борьбе с человеком.

После этого борьба длилась уже недолго, – слишком была она яростна и бестолкова. Дымка боролся с воздухом, с землей, со всем миром – у него не было никакой определенной цели, скоро его бешенство перешло в беспорядочную скачку, он сделал несколько длинных прыжков и вовсе остановился.

В то время как Дымка, растопырив ноги, жадно глотал воздух, Клинт сошел на землю. Лошадь, казалось, не замечала его и смутно чувствовала руку наездника, который поглаживал ее за ушами и расправлял ее сбившуюся гриву.

– Говорил я, что ты задашь мне сегодня трепку, – сказал Клинт.

Одного не знал Дымка: во время борьбы не было такой минуты, когда из-под ковбоя ушло бы седло. Клинт съехал влево нарочно, это был только излюбленный его прием, нечто вроде железного нельсона борцов. Бедный Дымка проиграл снова, но при этом он покорил сердце своего врага, потому что ковбой увидел и понял все достоинства, выказанные лошадью в этой решительной схватке.

В эти первые две объездки, после того как Дымка, истощив запас своих сил, переставал брыкаться, Клинт устраивал ему для успокоения маленькую пробежку по коралю – и все. Кроме седловки и кружения по коралю, Дымка ничего не видел и потому был очень удивлен, когда на третий раз победитель широко растворил ворота кораля, снова прыгнул в седло и направил его в открытое поле. Дымка понесся к высоким отрогам, как утка к воде; он бежал размашистой рысью, как хорошая верховая лошадь, потом Клинт пустил его вскачь. После тесной загородки Дымка счастлив был нестись по простору, его мало заботило, куда направляет его бег ковбой. Он забыл о тяжести на своей спине, уши навострил вперед, и рука, которую он чувствовал на шее, напоминала ему только о том, что с ним кто-то скачет по прерии.

Дымке нужна была перемена после того, как он в третий раз был побежден. Он наслаждался свободным бегом и резво летел вперед. Все шло как нельзя лучше, как вдруг из-под ног его вырвался кролик. Лошадь прянула вверх и вбок, крыло кожаных брюк Клинта вздулось и хлопнуло ее по плечу она испугалась еще сильнее и снова начала брыкаться.