Проданная чернокнижнику - Юлия Риа

Когда мы оказались возле главных дверей поместья, Самаэль снова напомнил, чтобы я не смела поднимать взор. Взял меня за руку и провел по коридорам. На втором этаже отворил одну из дверей, пропустил вперед, вошел следом и закрылся на ключ.

— Теперь можешь снять капюшон, если хочешь.

Пока я осматривалась, Самаэль достал откуда-то бутылку вина и два бокала. Наполнил их рубиновой жидкостью и, передав один мне, опустился в кресло с высокой спинкой. Я села напротив. Подумала секунду и скинула на плечи тяжелый капюшон.

— Тьма вокруг вашего поместья… она укрывает поместье или меня в нем?

Самаэль пригубил вина и кивнул.

— Быстро догадалась, — заметил со слышимым одобрением. — Да, тьма окружает не поместье, она окружает тебя. Я не стал бы подвергать своих людей опасности.

— Получается… Товер обезумел из-за меня?

— Смотря, о каком безумии ты говоришь. Ты повлияла на него лишь однажды — за день до того, как я тебя купил. Собственно, в тот день твоя сила и пробудилась.

— То есть с того дня я опасна для окружающих? Но как же дядя Лаур? А тетя Шида? А… — имя Ведара, готовое сорваться с губ, я проглотила. — А все остальные?

Самаэль не спешил с ответом. Снова пригубил вина, качнул бокал, пуская красные волны по пузатым стенкам. Потом заговорил:

— Думаю, чтобы избежать лишних вопросов, стоит начать с самого начала. Ты наверняка знаешь, что чаще всего способности проявляются у высокородных айров. Однако и среди горожан встречаются одаренные. Так, например, мастер Эсбен неспроста стал лучшим из портных: его дар позволяет заговаривать ткань. Пошитые им вещи всегда хорошо сидят, служат долго, иногда даже слишком, — Самаэль усмехнулся, — но главное — заговоренная ткань защищает владельца. От ножа она, конечно, не убережет, но не позволит завистливым взглядам или пересудам обернуться проклятием.

Он снова отпил из бокала, и я, неотрывно следящая за ним, неосознанно повторила это действие. Вино прокатилось по языку упругой волной, оставило после себя терпкое послевкусие.

— Большинство способностей безобидны. Некоторые, как например дар целителя, полезны. Но есть опасные силы. И такие нам, чернокнижникам, надлежит находить и усмирять.

— А ваш дар? Он опасен?

— И да, и нет. Он подконтролен. Только я решаю, кому причинить вред, а кого спасти. Чернокнижников мало. В Нортейне всего двое обладают этой силой. В Хэйраде чернокнижников не рождалось уже два поколения.

— А здесь, в Эйхаре?

— Только я, — в голосе Самаэля отчетливо прозвучала улыбка. — Но речь сейчас не обо мне, и не о моем даре. Есть силы, управлять которыми невозможно. Не носитель решает, когда ими воспользоваться, а сила пользуется носителем.

Я отставила бокал на низкий столик. Пальцы напряженно сжались.

— Всего опасных сил пять — по числу сестер, в которых они проявились впервые. Несмотря на разность влияния, они довольно схожи. Каждая из пяти сил воздействует на окружающих. Но только на тех, чьи лица носитель видит. При этом самому ему ничего не грозит — его попросту не замечают. Единственные, кому носитель опасной силы навредить не может — носителям остальных четырех сил.

— То есть все, с кем я виделась после пробуждения дара… в опасности?

Во рту пересохло. По телу побежали волны мелкой дрожи.

— Не совсем. Как правило, сила проявляет себя, когда носитель неспокоен. Вот сейчас, например, видь ты мое лицо, я бы попал под воздействие. В дилижансе, надо полагать, тебя тоже что-то напугало?

— Не в нем, — я качнула головой. — Я… я видела Товера, убегала от него…

— Что ж, вот и ответ.

Самаэль допил остатки из бокала и налил себе еще вина. Продолжать разговор он не спешил. Я тоже молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Получалось плохо. Разум упрямо отталкивал неприятную правду. Я понимала каждое прозвучавшее слово, но это все словно было не про меня. Словно мы просто ведем беседу об опасных способностях, и Самаэль делится знаниями.

— Как их звали, этих сестер? — спросила я спустя некоторое время.

— Мория, Рабия, Одия, Энвия, Лурия, — сухо перечислил он. — Теперь их именами зовут пробудившиеся в них силы. Мория — дар смерти. Рабия — ярости. Энвия — зависти. Лурия — похоти. И Одия, — Самаэль подался вперед, ко мне. — Дар ненависти.

— Что с ними стало?

— С сестрами? Их убили.

Я не смотрела на Самаэля — уткнулась невидящим взглядом в собственные пальцы, побелевшие от напряжения. В груди тянуло, словно сердце налилось свинцом и теперь стало слишком тяжелым, чтобы выносить его вес. Хотелось согнуться. Сжаться, уменьшиться — спрятаться от пугающей правды. Отталкивать ее становилось все труднее. Она просачивалась сквозь невидимую стену, которую я выстроила вокруг собственных иллюзий, проникала внутрь, отравляла их.

— А что бывает с теми, в ком пробуждается одна из их сил?

— Зависит от государства. В Хэйраде убивают носителей. В Нортейне ограничиваются ослеплением.

Я зажмурилась и закусила губу изо всех сил, чтобы только сдержать рвущийся из груди крик.

— В Эйхаре же их держат в Теневом поместье и ищут решение, — закончил Самаэль.

Отставив бокал, он поднялся и в два шага оказался рядом.

— Посмотри на меня, Эвелин. Посмотри! — повторил требовательно, не дождавшись от меня реакции.

Я не могла пошевелиться. Кусала губы и глядела на свои сцепленные пальцы все более расплывающимся взором.

— Эвелин, — произнес Самаэль мягче, коснулся моего подбородка рукой, заставляя повернуться. — Тебе не нужно бояться. Я пообещал дать тебе будущее, и я сдержу слово. У тебя будет все: и свобода, и право на счастье. Только прошу, доверься мне. Мы оба начали… неправильно. Но я хочу это исправить. Согласна?

Я кивнула, ощутила, как по щекам покатились слезы, и закрыла глаза. Поддаваясь порыву, обняла Самаэля. Неважно, какие мотивы им движут, неважна Айрис и ее ложь, и даже мое будущее, ставшее как никогда туманным, тоже неважно. Сейчас единственное, чего я хотела — чувствовать чужое тепло. Знать, что в этой борьбе со внутренней тьмой я не одна, что, несмотря на трудности, от меня не отказались. Какие бы цели ни преследовал Самаэль, он здесь, рядом, крепко обнимает меня в ответ, дает выплеснуть страх и отчаяние и вместе с тем дарит надежду. Надежду, что когда-нибудь над моей головой вновь воссияет солнце.

— Я верю тебе, Самаэль, — прошептала едва слышно. — Я хочу тебе верить.

Через несколько минут я все же нашла в себе силы отстраниться. Улыбнулась, извиняясь, и взяла со столика бокал. Шершавое горло требовало влаги, однако я не спешила сделать глоток. Задумчиво покачивала пузатые стенки, смотрела на рубиновую жидкость, скользящую по ним. Самаэль отошел к высокому шкафу и, судя по звукам, принялся что-то выискивать: шуршал бумагами, двигал вещи.