Все пули мимо - Виталий Забирко

Вспомнил я всё это и чуть не брякнул: «Никак цветочки возлагать к памятнику приехали?» Но глянул на Сашка, увидел лик его каменный да непроницаемый, и язык к нёбу присох. Нет, думаю, молчать буду. Но ежели и он в молчанку играет, по-другому его подколю. Раз дорогу не указывает, покатаю вокруг памятника.

Но только правый поворот включаю, как Сашок мгновенно реагирует. Губы разлепляет и командует:

— Нам прямо.

Ну вот, думал, он в прострации, а, оказывается, ни фига подобного. Ладно, еду прямо. Естественно, тут же сзади кто-то клаксоном начинает бибикать. Гляжу в зеркальце: водила «жигулей» задрипанных разоряется, и по мимике определяю, что самое мягкое слово у него в мой адрес — это «козёл». А вот это он зря. Когда я оказываюсь в его положении, то тоже трёхэтажно водилу передней машины крою. Но, честное слово, будь у меня сейчас время, за «козла» он бы ответил.

— Теперь направо, — говорит Сашок.

Сворачиваю, но в зеркальце больше не смотрю. Представляю новую реакцию того водилы, что сзади, и мне тошно.

— Прямо, — продолжает командовать Сашок. — Налево. Стоп.

Торможу резко, и как пелена с глаз слетает. Ехал-то я от площади, практически ничего перед собой от злости не видя, на одной интуиции. А мы, оказывается, подкатили к Дому печати, огромному шестнадцатиэтажному зданию, оставшемуся в наследие от совка. Да уж, бабахали тогда сооруженьица будь здоров! Прямо гигантоманией болели: что этот домина, что памятник на площади. Оно и понятно — денежки-то ничьи были, народные то бишь. В карман себе не положишь, значит, можно и на ветер пускать. Сейчас фигушки кто на строительство такое отважится, поскольку вся «капуста» уже не ничья, а при деле, у «деловых» то есть. У нас. А нам — что искусство, что печать — всё по фиг. Взять хотя бы Бонзу. Что он, вольтонутый, что ли, баксы, допустим, в космос выбрасывать, когда ему больше тёлки малолетние нравятся, чем корабли космические?

Пока я на здание таращился и кумекал, чего нам здесь надо, Сашок взял с заднего сиденья кейс свой и в меня взглядом вперился. А взгляд у него на этот раз ва-аще странный: вроде бы оценивающий меня как вещь какую-то, но, одновременно, заранее явно недовольный этой оценкой. Будто я не человек, а заноза в заднице, от которой хотел бы, да не избавишься.

— Ладно, — наконец вздыхает он и кривится, словно водки «несвежей» глотнул, — идём. Только чтоб я от тебя ни слова не слышал.

Заходим мы в фойе — огромное такое, что зал кинотеатра, но пустое. Раньше на входе наверняка привратник стоял, документы проверял, чтоб, значит, никто секретов социалистической печати не стибрил и не удумал какую-либо прокламацию антисовковскую тиснуть. Теперь в фойе никого — входи, кому не лень, публикуй, что хошь, только «капусту» отваливай.

Сашок уверенным шагом идёт через фойе, ну а я, естественно, пристраиваюсь в кильватер. Вижу, к лифтам направляемся: в стене четыре ниши, а простенки между ними указателями пестрят, чтоб понятно постороннему было, на каком этаже редакция какой газеты находится. А указателей этих не меньше полусотни — чёрт ногу сломит, пока в них разберётся. Ишь, как пресса расплодилась — при совке и десятка газет в городе не насчитывалось! И это при том, что их никто не выписывает — по своему подъезду знаю, где все почтовые ящики в прошлом году шантрапа посрывала, и дворничиха потом неделю на мусорник перетаскивала. Во феномен дерьмократии — небось тиражи у газеток в лучшем случае до сотни дотягивают. А названьица-то какие, глаза разбегаются: «Тюрьма и воля», «Дети Вселенной», «Интим»… Обалдеть можно. Вот «Дурдома» только среди них не оказалось. А неплохо бы и такую газетку выпускать. Я бы выписал.

Почитал Сашок указатели, нашёл нужный, и поехали мы в лифте на шестой этаж. Вышли в коридор, и здесь Сашок свой шаг уверенный несколько замедлил, таблички на дверях читая. Выбрал он дверь с табличкой «Жизнь города». По мне, лучше бы в «Интим» заглянуть, но выбирать не приходится. Сегодня не я музыку заказываю.

Толкает Сашок дверь, и мы оказываемся в приёмной газеты. Налево дверь с табличкой «Директор», направо — «Главный редактор», напротив секретарша сидит, что-то на допотопной пишущей машинке стрекочет.

— Здравствуйте, — прерывает она стрекотание. — Вы к кому?

Сашок на неё ноль внимания, хотя мог бы и обратить — девочка, в общем, ничего. Мордочка с макияжем, и фигурка соответствующая, хоть и худоватая даже по нынешним эталонам. Я бы не против и задержаться, языком потрепать — авось и наклюнулось бы что, но Сашок уже дверь главного редактора распахивает. А поскольку мне никаких особых указаний не следует, то вынужден идти за ним. Но удержаться я всё-таки не смог и многообещающе подмигнул секретарше. Мол, на обратном пути может что и обломится.

Самое удивительное, что секретарша и не подумала рыпаться, чтобы, значит, дверь главного редактора, как амбразуру, телом закрыть и никого без доклада не впустить. Плечиками передёрнула, опять уткнулась носом в пишущую машинку и застрекотала. Лишь ушки зарделись что маков цвет. Нет, мне здесь точно может подфартить. А то путанки гостиничные в последнее время стали что-то приедаться. Уж больно опытные да всезнающие. Хочется чего-нибудь постненького, типа этой воблочки суховатой…

Кабинет у главного редактора просторный, светлый. Вдоль трёх окон длинный стол, обставленный со всех сторон стульями, — надо понимать, здесь летучки проводятся. А сам он — громадный мужик (даже поболее Сашка будет) с квадратной красной рожей, отнюдь не интеллектуального вида, как приучили нас фильмы о газетчиках, — сидит в углу за отдельным столом и что-то споро ручкой по макету газеты чёркает. Как по мне, так не «глав. ред.» он, а «главвред» — поскольку сейчас в газетах одни пакости печатают.

Сашок подходит к нему, садится напротив, на колени кейс кладёт. Молча. Ни «здрасте» тебе, ничего не говорит. Вижу, такое дело, и я у стола длинного на стул присаживаюсь и локоток так это с достоинством на столешницу водружаю.

А «главвред» всё чёркает что-то, хотя понятно уже, что больше для показухи занятости, так как не слышать, как мы вошли, он не мог. Ждёт, видно, слов от нас каких-то, типа приветственных. Фигушки дождётся.

Всё-таки паузу положенную он выдерживает, но когда понимает, что посетители с ним здороваться не желают, голову поднимает и на Сашка смотрит. Ох и не завидую я «главвреду», что он там в глазах Сашка увидел, поскольку взгляд он сразу отводит и корректно так вопрошает:

— Что вас к нам привело?

Сашок неторопливо кейс открывает, достаёт газетку и небрежно на стол перед «главвредом» швыряет.

— Ваша?

«Главвред» мельком на газетку покосился и начинает как заведённый монотонно бубнить:

— Да, это наша газета. Как понимаю, вас привело к нам несогласие с некоторыми политическими высказываниями на её страницах. Однако время изменилось, и в эпоху экономического плюрализма стереотип концепции политического мышления претерпевает…

Чешет он словами заковыристыми как по писаному. Горбачу-перестройщику до него далеко. Пожалуй, из политиков с ним сравниться может разве что этот… как его?.. Чёрт, запамятовал. Кажись, Мальчиш-Плохиш внучатый. Он тоже обожает заумь бисером сыпать, хотя его речь больше на словесный понос похожа, поскольку глубокого знания терминов за ней не ощущается. Зато сама текстура его речей хороша! Хотя, если разобраться, полностью у деда из сказочки его достопамятной содрана. Если «западный капитал» на «буржуины» заменить, а «иностранные инвестиции» на «бочку варенья» — один к одному монолог дедовского персонажа получится.