Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

— Они представились? — спрашивал Лещинский. — Документы предъявляли?

— Нет, не предъявляли.

— А что же вы? Могли потребовать.

— Я… как-то растерялась, — призналась Элла. — Вряд ли это были их настоящие имена.

Когда она дошла до еврейского происхождения Пушкина, Лещинский расхохотался до слез.

— Элла! Вы молодчина! Вот так их и надо бить! Давайте, что там было дальше.

Она рассказала ему заодно про Нечипоренко М. Н., начальника паспортного стола.

— Ну, Нечипоренко М. Н. — мужик темный, это понятно. Но эти-то могли бы хоть что-то знать! Давайте дальше.

Когда она рассказала ему о речи Брежнева, Лещинский даже не засмеялся, но окинул ее долгим взглядом, полным восхищения.

— Потрясающе, — признал он после долгого молчания. — И на этом вы расстались?

— Да. Они только про подписку еще раз сказали, но я слушать не стала и ушла. Как вы думаете, меня могут отчислить?

Лещинский взял ее за оба запястья. Элла не отдернула руки, но он почувствовал, что внутренне она отпрянула, ушла от него. И все-таки не разжал пальцев.

— Ну… врать я вам не буду: все возможно. Но вряд ли. Если они решатся настаивать на отчислении, давить на ректорат, то разве что из мести. Поймите, вы для них — ценный кадр. Из вас можно попытаться сделать агента-нелегала. Забросить в Штаты, и вы там сольетесь с окружающей средой. Идеальная маскировка!

— А если я сбегу?

— Они об этом подумали, не сомневайтесь. И вы ясно дали им понять, что вы озлоблены на власть. Детский дом, голод, несправедливость, унижения… Здесь у вас никого нет, никаких заложников. Вы очень грамотно провели разговор, Элла. Они так и доложат по начальству: мол, кадр ненадежный. — Лещинский помолчал. — Давайте надеяться на лучшее. Вы у нас образцовая студентка. Ленинский стипендиат. Может, они просто отступят. А если нет… Вы можете спокойно перевестись в любой другой вуз. В Тореза, в МГУ… Ну, может, пропустите один курс, пойдете опять на первый, но вам же не в армию идти.

— Но я хочу учиться здесь, — возразила Элла. — Честно говоря, может, это нескромно, но я хотела бы потом поступить в аспирантуру.

— Почему нескромно? Это нормально. Многие студенты поступают в аспирантуру. Но вы же не сможете оставаться здесь вечно!

— Почему? — спросила Элла. — Я могла бы здесь преподавать.

— Давайте не будем заглядывать так далеко. — Он улыбнулся ей своей доброй улыбкой, и у нее полегчало на душе. — Знаете, что? Давайте пойдем в кафе.

Это предложение ошеломило Эллу. Она даже не сразу нашлась с ответом.

— А… как? Разве это можно?

— А кто нам запретит? — Лещинский взглянул на часы. — Поздно уже, ни в одно кафе не попасть. Но мы можем пойти в кафе «Шоколадница» на Пушкинской. Как вам такая идея?

— А вдруг нас кто-нибудь увидит? — выпалила Элла.

— Ну и что? — удивился Лещинский. — Мы же ничего незаконного не делаем. Идемте, вам надо переменить обстановку.

Оказалось, что все это время он держал ее за запястья. Поначалу Элла ужаснулась, но как-то сразу забыла об этом. Теперь она смутилась заново.

— Мне надо переодеться.

— Не надо. Там не раздеваются. Идемте.

Он сам оделся, вывел ее из здания и усадил в свои темно-вишневые «Жигули». Впервые в жизни Элла села в легковую машину. Это было непередаваемое ощущение. Ей уже не нужно было кафе, она готова была просто ехать куда глаза глядят.

Пока ехали по улице Горького, Элла видела длинные очереди, выстроившиеся, несмотря на мороз, у стеклянных дверей кафе. Лещинский был прав. Может, и в этой «Шоколаднице» так же будет? У нее в голове не укладывалось, как можно часами стоять на морозе в надежде, что вдруг внутри освободится место. Понятно, что уж кто попал в кафе, будет сидеть там до закрытия!

Но кафе «Шоколадница» оказалось не таким, как большие «стекляшки» на улице Горького. Здесь были стоячие столики и очень мало места. Никакой романтики. Здесь тоже стояла длинная очередь, но вся она помещалась внутри. И все почему-то ждали чая, а горячий шоколад можно было взять без очереди. Лещинский заказал две большие чашки шоколада. Себе он взял еще пирожное «творожное кольцо», а Элле — кусок торта, облитого хрустящей карамелью. Словно угадал, что она изголодалась по сладкому.

Нет, это был не настоящий шоколад, не такой, как он пил за границей, похожий на ее глаза. Даже тот шоколад был не слаще ее глаз. Но ей он этого говорить не стал. Она пила этот шоколад, больше смахивающий на обыкновенное крепкое какао, с самозабвенным наслаждением.

— Хотите еще? — спросил Лещинский, когда все было выпито и съедено.

— Нет, спасибо, хватит! — улыбнулась Элла.

— Раз уж вы не захотели коньяка, шоколад — тоже неплохое средство от шока. А у вас был самый настоящий шок, Элла.

Она тут же снова помрачнела.

— Как вы думаете, меня могут… Хотя я уже спрашивала.

Лещинский распахнул перед ней стеклянную дверь кафе.

— Мы же договорились: будем переживать неприятности по мере их поступления. Я понимаю, это трудно, но все же старайтесь просто об этом не думать. Там видно будет. Может, отчислят, а мы вас снова зачислим. Идемте, я отвезу вас в общежитие. — Он открыл ей дверцу машины.

— Может, я сама доеду? — смутилась Элла. — Это же далеко…

— Колеса довезут, — улыбнулся Лещинский. — Садитесь. А то получится как у Жванецкого: «Шоколад в постель могу себе подать, но для этого надо встать, одеться, приготовить, а потом раздеться, лечь и выпить». Я вас сюда привез, я и домой доставлю. Кстати, о доме… вы подали заявление на жилье?

— Нет, — опешила Элла. — Какое жилье?

— Вы выросли в детдоме, — принялся терпеливо объяснять Лещинский. — Государство обязано предоставить вам жилплощадь. Вы же не можете до скончания века жить в общежитии! Но для этого надо подать заявление… я точно не знаю, куда. Могу узнать, если хотите.

— Я сама узнаю, — ответила Элла. — Я должна уметь сама о себе заботиться.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — поспешно извинился Лещинский. — Просто с этим не нужно тянуть.

— Хорошо. Я завтра же узнаю, — пообещала Элла.

Ей не хотелось разговаривать. После торта и сытного шоколада ее немного клонило в сон. А главное, ей хотелось просто молча ехать. Ехать и ехать, ни о чем не думая. Тем более о том, что придется покинуть привычное общежитие на улице Миклухо-Маклая и переселиться куда-то, где кругом будут белые люди. Но как ему объяснишь? Она замкнулась в глухом молчании, чувствуя себя неблагодарной скотиной. Он ее выслушал, поддержал, утешил, прокатил на машине, угостил шоколадом, а она надулась, как сыч, вот и вся благодарность.

— Я что-то не так сказал? — спросил Лещинский.