Синдром Вильямса - Марта Трапная

— Извини, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть…

— Знаешь, что мне кажется странным? — я старалась говорить вежливо и в то же время достаточно сухо. — Что человек делает что-то не то, доставляет неприятности другому, чувствует себя виноватым… и после этого вместо того, чтобы попросить прощения за свои поступки, приказывает тому, кого обидел, перестать чувствовать обиду на обидчика.

— Я не очень понимаю… — он выглядел совсем растерянным.

— Ты говоришь «извини». Ты приказываешь мне извинить тебя. Не просишь. Не признаешь свою вину. А требуешь, чтобы я не ставила тебе в вину то, что ты пытался сделать…

Он покраснел.

— Прости меня, пожалуйста. — Матвей дернул плечами. — Мне казалось, это одно и то же. Извиниться и попросить прощения.

— А мне — нет, — отрезала я.

Я смотрела на него в упор и молчала. Разговор был исчерпан. Но с другой стороны, я не хотела поворачиваться к нему спиной. Я не была уверена, что Матвей уйдет, а не останется стоять рядом.

— Ты хотел что-то сказать? — спросила я, когда молчание стало совсем тяжелым.

— Да, — кивнул он. — Мы с Людой, моей девушкой, идем на новогоднюю вечеринку в английском стиле. Она хотела надеть костюм эльфа, но не может найти ушей. Я хотел спросить, где ты покупала свои.

Я чуть не рассмеялась.

— Далеко. И я их не покупала. Мне их подарили… давным-давно.

Матвей уныло кивнул.

— Я так и думал. Мы не видели в магазинах ничего похожего. Или очень грубое и видно, что пластиковое. Или более-менее красивое, но непонятно как крепить.

— Театральным клеем, — сказала я. — Уши можно приклеить театральным клеем.

— О, — сказал он. — Интересно. Откуда у тебя такие тайные знания?

Я пожала плечами. Не говорить же ему, что эти знания я получила морге дома престарелых.

— На то они и тайные, чтобы не выдавать их источник.

Матвей улыбнулся.

— Спасибо за совет.

— Всегда пожалуйста. Только больше не пытайся потрогать мои уши без спроса.

— Обещаю, — ответил Матвей и снова улыбнулся. — Кстати, у тебя очень приятные духи. Баленсиага?

Я неопределенно покачала головой. Он ушел к девушкам из своего отдела, которые уже давно махали ему пустыми бокалами. А я смотрела ему в спину и мне очень не нравилось происходящее. Второй день он оказывается рядом со мной. Слишком близко, чем позволяют правила приличия. Ближе, чем разговаривают простые знакомые. Улыбается. Хочет потрогать. Слышит мой запах. Сердце тревожно толкнулось в груди. Неужели охотник? Неужели и здесь — охотники? Нет, только не сейчас. Впрочем, они никогда ведь не спрашивают, когда.

Я поставила бокал с шампанским на стол, протолкалась к выходу и ушла. Мне снова стало страшно. Наверное, даже страшнее, чем тогда, когда я обернулась и увидела выныривающего из тумана охотника. Тогда мне просто повезло, что он оказался неопытным путешественником. А могло бы и не повезти.

Глава 4. Грустные мысли

Все маяки в мире выглядят вблизи одинаково странно. С одной стороны, слишком просто и буднично, с другой стороны — неестественно. Особенно если стоять спиной к морю. Хотела бы я знать, кто заботится о работе этого. Или может быть, здесь просто стоит автоматический выключатель, который зажигает свет по сигналу из диспетчерской? Какое-нибудь региональное отделение всемирного управления безопасностью морского сообщения и навигации. А может, вообще все намного проще — фотоэлементы, реагирующие на наступление темноты, вне зависимости от времени суток. Ведь бывают низкие тучи, закрывающие солнечный свет даже в полдень. Если на этом маяке есть люди, что скажут они, когда я постучусь к ним и попрошу у них пожить… день, два, год? А если там нет людей, то есть ли там возможность жить? Я знаю маяки, которые представляют собой просто трубу с неудобной спиральной лестницей на внутренней стене и огромный фонарь сверху. И знаю маяки, у которых лестница идет снаружи, потому что никакая полая труба не выдержит бушующих в тех местах ветров и весь маяк сделан из цельного плотного камня. Как же много я знаю всяких разных вещей — и как мало тех, которые действительно могли бы помочь мне справиться с ситуацией.

Наверное, впервые я оказалась в полной растерянности. Даже три года назад, попав сюда вообще без ничего, я не ощущала безысходности. Впрочем, я тогда ничего не ощущала, а следовала встроенному в гены алгоритму: уйти как можно дальше от перехода, не оставляя следов. Продать украшение или амулет, когда понадобятся ночлег, еда или одежда. Не выделяться. Слиться с местными жителями. Тогда меня гнала клятва, если верить тетушке Гацании. И я верила, потому что с мертвыми спорить нельзя. Если я выжила, то только потому, что не смогла умереть. А сейчас? Мне не угрожает непосредственная опасность. Но если дождаться момента, когда она начнет угрожать, то будет совсем поздно. И потом, все что я могу сейчас, — это чувствовать время. И немного острее, может быть, запахи и звуки, хотя до гиперчувствительности мне все еще очень и очень далеко. Я не смогу не то что укрыться в убежище, я не смогу даже найти его. Не говоря уже о том, чтобы сменить мир.

В этом мире я пока нашла единственное относительно безопасное место — маяки. Но брат с сестрой тоже жили у маяка… и их это не спасло. Я снова посмотрела на фотографии маяка, на план побережья, на вид сверху. Одна дорога. Если все время находиться сверху и наблюдать за ней, то можно успеть спуститься и уплыть на катере. Куда? Куда, кто бы мне сказал, я смогу уплыть?! На другой берег залива? А если на дороге появится автомобиль на скорости сто километров в час? Далеко ли я успею уплыть? А если это будет амфибия — автомобиль, который может двигаться под водой? А долго ли я смогу жить без сна? Потому что если сидеть на маяке и весь день следить за дорогой, а ночью ложиться спать, то это довольно дурацкая затея. Я вытерла слезы. Истерика — плохая помощница, когда нужно принимать важные решения, от которых зависит жизнь.

Хорошо. Начнем сначала. Есть три варианта: Матвей — охотник, он вышел на мой след и будет теперь вести меня, либо пока не найдет способ убить, либо пока не убедится, что я здесь одна и ни к кому его не приведу. Второй вариант: Матвей — «слепой» охотник. То есть он происходит из семьи охотников, но ничего не знает ни о себе, ни о нас. В конце концов, здешняя картина мира не включает ни переходов