Буря перед бурей. История падения Римской республики - Майк Дункан

На фоне этих нарушений обычаев предков, совершаемых направо-налево, «в Риме начиналась кровавая бойня и наступало право меча»[42]. Окончательный триумф грубой силы представлял собой урок, усвоенный всеми без исключения. Как позже отмечал греческий историк Веллей Патеркул, «Прецеденты отнюдь не заканчиваются там, где начинаются, и какой узкой ни была бы тропинка, по которой им приходится пробираться, они создают для себя проторенный тракт, чтобы разгуливать по нему совершенно свободно… и никто не считает для себя зазорным то, что выгодно для других»[43].

132 г. до н. э. начался с усилий сената похоронить революцию Тиберия Гракха. Им была создана специальная комиссия, преследовавшая цель наказать тех, кто поддерживал незаконные притязания Тиберия на монархию. В то же время легитимность этого чрезвычайного трибунала вызывала вопросы. По древнему Закону двенадцати таблиц, «законы о смертной казни гражданина может принимать… исключительно комиций»[45]. Ни сенат, ни консулы не имели права выносить собственной властью гражданам смертные приговоры – но все равно выносили.

Простой народ от этого дерзкого нарушения закона был в ярости, которая усилилась еще больше, когда выяснилось, что преследованию подвергнутся только представители низшего сословия и проживавшие в Риме иностранцы. Сенаторов из числа аристократов, принимавших участие в этом деле – к примеру, авторов Lex Agraria, – даже не призвали к ответу, хотя они и сыграли в разразившемся кризисе главную роль. В последующие несколько недель над рядовыми гражданами Рима нависла зловещая тень трибунала. Их тащили к консулам даже за малейшую причастность к движению Гракха. Некоторых казнили, многих других отправляли в изгнание.

Если тот факт, что многих сенаторов не привлекли к ответственности, для многих был неприятен, то Сципион Назика, по-прежнему разгуливавший на свободе, выглядел откровенным святотатством. Ведь этот человек, ни много ни мало, организовал убийство трибуна, пользовавшегося неприкосновенностью. И то, что это до сих пор не повлекло за собой никаких последствий, было в прямом смысле преступлением против богов. Поэтому Марк Фульвий Флакк, сенатор из числа молодых реформаторов и союзник Гракхов, объявил о намерении отдать Назику под суд. Что бы ни думал сенат о поведении Назики, ему нельзя было допустить, чтобы разгневанная толпа устроила травлю великого понтифика. К счастью, подходящее решение нашлось само по себе. После смерти Тиберия сенат, вернув себе контроль над Пергамским царством, назначил Назику в посольство, которому предстояло отправиться в Пергам, оценить ситуацию и запустить процесс присоединения. Понтифик пришел в ярость от того, что его манипуляциями выставили за дверь, причем через черный ход, но все же выполнил волю коллег. Назика уехал на Восток и прожил там достаточно, чтобы стать свидетелем масштабного восстания рабов, а потом мучительно умереть «без всякого желания возвращаться на неблагодарную родину»[46].

Разрядив обстановку одного кризиса, сенат также отказался разжечь вместо него другой. Понимая, что в этих абсурдных репрессиях нельзя заходить дальше определенного предела, его члены не предприняли ни малейших попыток отменить Lex Agraria или же распустить земельную комиссию. То ли осознав, наконец, эффективность проводимой реформы, то ли понимая, что замораживание этого процесса приведет к восстанию, сенат разрешил комиссии продолжить работу. Занять место Тиберия в ней, наряду с Клавдием и юным Гаем Гракхом, поручили Муциану – одному из авторов Lex Agraria. И перераспределение общественных земель пошло дальше своим чередом.

Пока в Риме разворачивались все эти события, Сципион Эмилиан пребывал на другом конце света и доводил до конца завоевание Нуманции. Прибыв на место за полтора года до этого, он обнаружил испанские легионы деморализованными, бездеятельными и страдавшими от недостатка дисциплины. Эмилиан привел их в порядок и взялся ежедневно муштровать, чтобы вернуть в боевую форму. После целого года такой подготовки он мобилизовал всю мощь человеческих ресурсов Рима, и весной 133 г. до н. э. жалкий город Нуманцию, который на тот момент защищали 8000 человек, взяли в осаду свыше 60 000 солдат из Италии, Африки и Испании. Перед лицом столь численного перевеса врага, нумантинцы смирились с поражением: «Отчаявшись бежать, они, в приступах ярости и гнева, убивали себя, свои семьи и родной город, действуя ядом, мечом и всепожирающим огнем»[47]. Когда немногочисленные, израненные защитники, оставшиеся в живых, вышли в ворота, Эмилиан приказал заковать их в цепи, а Нуманцию сровнять с землей.

Он рассчитывал, что эта новость наделает в Риме много шума, но вскоре после падения Нуманции до него дошла весть, что на родине разразился крупный политический кризис. После того, как Тиберий Гракх добился одобрения противоречивого земельного законопроекта, его, вместе с тремя сотнями сторонников, убили и бросили в Тибр. Никакого дипломатического ответа на это известие Эмилиан не дал. Поскольку официально считалось, что Тиберий устроил заговор с тем, дабы стать царем, Эмилиан вместо этого привел очередную гомеровскую мудрость: «И так погибают все, отваживающиеся на такие преступления»[48]. Но когда мощную колкость Эмилиана получили дома, по улицам пополз недовольный шепот. Может, Эмилиан, сам санкционировал убийство трибуна – причем, ни много ни мало, его собственного шурина. Тот самый народ, который в виде исключения обеспечил Эмилиану два консульских срока, теперь видел в нем лишь еще одного представителя неприкасаемой знати.

Но о перемене настроений в Риме он ничего не знал и по-прежнему полагал, что благодаря последним победам его звезда теперь засияет ярче, чем когда-либо. А возвратившись в 132 г. до н. э. домой, был шокирован оказанным ему приемом. Вместо восторженных толп его встретили злобные и хмурые взгляды жителей Рима. Огорченный до глубины души Эмилиан едва узнал тот самый народ, который всего два года назад избрал его консулом.