Соло для влюбленных. Певица - Татьяна Бочарова

Щелкнул замок. Вспыхнул свет в просторной прихожей.

– Ну поцеловать-то тебя, по крайней мере, хоть можно?

Что ж, кто-то ведь и в тюрьму ездит на свидания, и любит сидящих там бандитов, воров и убийц. Целует их, обнимает, спит с ними.

– Пойдем в комнату, – шепнул Глеб ей на ухо. – Не будь ты такой замороженной! Похоже, ваш Лепехов из тебя последние соки выжал…

За стеной у соседей на полную громкость врубился телевизор. Слов было не разобрать, в комнату долетал лишь неясный, монотонный вой. Было сумрачно, несмотря на шесть часов вечера: на улице наконец разразился грозовой ливень, по оконному стеклу струились водяные потоки.

Лариса долго, не отрываясь, смотрела на спящего рядом Глеба. Он спал тихо, дыхание его было спокойным и ровным, как у ребенка.

Она последний раз взглянула на него и осторожно слезла с дивана.

Зашла на кухню, прикрыла распахнутую настежь форточку, взяла полотенце, вытерла со стола лужицу, набрызганную дождем.

Сверкнула молния, и почти сразу же за окном грохнуло. Эпицентр грозы был совсем рядом, во дворе под ветром в три погибели гнулись деревья.

Лариса налила себе стакан воды из чайника, села за стол, сделала глоток, поморщилась. Вода была теплой и пресной на вкус.

Что-то надо делать. Но что? Поехать в прокуратуру к Весняковской, сообщить ей, что она, Лариса, знает, кто является убийцей девочки? Навсегда лишиться того, что приобрела за эти сумасшедшие дни?

Нет, она не сделает этого. Сегодня она поняла, что он значит для нее, тот человек, который мирно спит сейчас в ее постели. Человек, в один момент излечивший ее от тоски по ушедшему мужу, сделавший ее жизнь яркой и радостной, как в ранней юности.

Потерять его? Ни за что. Лучше смириться и терпеть, уговорить себя, что он не так уж и виноват – не справился с управлением, испугался ответственности. Кто ж ее не боится? Кому хочется сидеть в тюрьме? Никому. А ему особенно. Он должен быть на свободе, должен петь, радовать людей своим голосом, делать карьеру. «Шедевр природы».

Лариса с горечью усмехнулась. Знала бы Мила, как оказалась права. Похоже, она, Лариса, действительно упала к ногам Глеба. Никогда ни к кому не падала, а тут вдруг упала. И подниматься не хочется, ну нисколечко.

Она вздохнула, выпила залпом весь стакан, сполоснула его под краном. Вернулась обратно в комнату, легла рядом с Глебом. Аккуратно отодвинула у него со лба темные волосы. Ссадина уже зарубцевалась, но все еще была заметна. Та самая ссадина, якобы от удара о дверцу шкафа в ванной. На самом деле Глеб разбил голову, упав на руль от сильного толчка машины. И капот «опеля» свежевыкрашен. Как раз то место, которое ударило несчастную девочку.

Глеб во сне заворочался с боку на бок, открыл глаза, сонно взглянул на Ларису.

– Уже утро?

– Нет, еще только вечер. Ты просто уснул посреди бела дня.

– А что так гудит?

– Это дождь. Гроза. Спи.– Она обняла его, словно пытаясь закрыть, заслонить от всего мира, от его собственного страшного проступка, от реальности, которой отныне объявила войну.

Одна за другой пролетели незаметно две недели. Репетиции набрали обороты, и спектакль зрел в рекордные сроки, обещая быть готовым к началу сентября. Лепеховское рвение невольно увлекло всех. Работали, не считаясь с усталостью, практически без выходных, отпевая в день по четыре-пять часов вместо положенных трех.

Артем все больше проникался образом, который создал ему Лепехов. Первоначальное раздражение на главрежа прошло, роль стала понятной и удобной, как становится удобной, комфортной много раз ношенная одежда. В таких случаях вокалисты говорят про партию, что она впета.

Но сейчас Артем осознавал, что партия не просто хорошо, крепко выучена. Она была прожита, прочувствована до самой мельчайшей подробности, до деталей.

Артему нравилось, что Лепехов отошел от традиционной трактовки Риголетто как уродливого, мерзкого, старого шута, отвратительного в своей злобе на весь мир и проявляющего человеческие стороны натуры только по отношению к собственной дочери, Джильде. В постановке «Оперы-Модерн» главреж приблизил Риголетто к другому персонажу того же Гюго, по драме которого Верди написал свою знаменитую оперу. Этот герой был всем известный Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери». Именно его свойствами, в том числе и внешними, наделил Лепехов Риголетто в исполнении Королькова. Не хилый, злобный старец, а мрачный, угрюмый великан, отгороженный от людей стеной непонимания, собственным уродством, таинственный, пугающий своей фантастической силой и в то же время скрывающий на дне души преданность и нежность. Именно таким виделся Лепехову главный герой Верди, и именно таким он больше всего подходил самому Артему, с его почти двухметровым ростом, развитой мускулатурой и немногословностью, которую правильнее было бы назвать молчаливостью.

Словом, Артем увлекся и с головой ушел в работу. Сон больше не снился, и он почти совсем успокоился. Утром и днем пропадал в театре, по вечерам долго гулял со Стешей, беседуя с ней о том о сем и, в частности, о своей роли. Ротвейлерша внимательно слушала, помахивая пощаженным хвостом и время от времени отвечая хозяину негромким гавканьем. Такой диалог вполне устраивал обоих, и собаку, и человека.

Единственным, что вызывало у Артема негативные эмоции, было присутствие на репетициях Ситникова. Он и сам не мог объяснить себе, почему так раздражает его этот «плейбой», как с первого же знакомства Артем окрестил про себя Глеба. Не признать, что поет новый тенор великолепно, Корольков не мог, не глухой же он, в самом деле, слышит, какой у парня голос. Дай Боже каждому, явный талант, спору нет. Да и характер Ситников имел уживчивый, не выпендривался перед остальными солистами труппы, был достаточно уважителен к театральным «старичкам» – так в молодежной «Опере-Модерн» называли тех, кому было за сорок: Саприненко, Славу Медведева, второго баритона, меццо-сопрано Ольгу Ковалеву и еще пару человек. Чрезмерным зазнайством Глеб тоже не страдал, и поэтому причин для плохого к нему отношения у Артема не должно было быть. И тем не менее, лишь только Ситников появлялся в репетиционном зале, Артем испытывал неприятное и тягостное чувство, вызывавшее в нем самом стыд и отвращение к себе. В глубине души он прекрасно знал, в чем истоки его неприязни к партнеру.

Отношения Глеба с Ларисой давно перестали быть тайной для кого бы то ни было из солистов. Они приезжали в театр вместе, вместе уходили домой, в перерыве часто стояли в коридоре обнявшись или просто сидели рядом, тихонько беседуя о чем-то своем. Ни удивления, ни осуждения это ни у кого не вызывало: роман между певцами, исполняющими главные лирические роли, – вещь естественная и закономерная.

И однако именно из-за нее, Ларисы, Артем терпеть не мог Ситникова. Он упорно не желал сам себе признаться в этом. Ревность? Ерунда, какая у него может быть к ней ревность, если не было ничего. Никаких отношений, ни даже полслова намеков, ничего. Просто дружба, хорошая, крепкая дружба, какая иногда возникает между коллегами по работе.