Сезон долгов - Елена Хорватова

Дмитрий принял в номере ванну (из медного крана в виде разинутой пасти льва текла тепловатая водичка, но в жару и этого было вполне достаточно, париться в кипятке вовсе не хотелось), потом оделся, спустился в ресторан пообедать, немного прогулялся по набережной и снова вернулся в «Люксор».

Феликса все не было.

«М-да, здешний следователь серьезно относится к своим обязанностям, – подумал Дмитрий, – я-то полагал, что он поторопится вернуться к праздничному столу, из-за которого его так безжалостно вырвали. А вот, поди ж ты, устроил князю долгий допрос с пристрастием».

Когда Феликс наконец появился в «Люксоре» и, сопровождаемый почтительным рассыльным, поднялся в номер, Дмитрий успел уснуть на диване в гостиной. Проснулся он от голоса Рахманова, перечислявшего рассыльному, что следует купить для них в лавке:

– Порошок для зубов и две щетки. Бритвенный прибор... А впрочем, бритвенный прибор не надо, мы зайдем побриться в цирюльню. Четыре мужских сорочки поприличнее, желательно из голландского полотна... Дмитрий, проснись! Скажи, какой у тебя размер воротничка – я посылаю мальчишку за свежими сорочками.

– Мы что, остаемся жить в этой гостинице? – улыбнулся спросонья Колычев.

– Об этом – потом, – торопливо ответил Феликс. Видимо, не хотел, обсуждать свои дела при гостиничном рассыльном.

Только когда мальчик, снабженный деньгами и списком покупок, покинул номер, Рахманов стал делиться впечатлениями о беседе с судебным следователем.

– Знаешь, а он – хитрая лиса. Несмотря на всю свою любезность, на эти «извольте-позвольте, ваше сиятельство!», вымотал у меня всю душу. Пришлось, черт возьми, рассказывать о таких семейных тайнах, о которых и говорить-то совершенно невозможно.

– Надеюсь, ты внял моим советам и не стал лгать? – спросил Колычев.

– Ну разве что чуть-чуть прилгнул. Не сердись, Митя. Я все-таки сказал, что был в ночь накануне убийства в гостях у Заплатина.

– Господи, что же ты наделал, Феликс? Ты все-таки соблазнился на это фальшивое алиби!

– А что мне оставалось? Этот судейский крючок пристал ко мне как с ножом к горлу – что, да где, да почему? А когда узнал, что у меня все-таки есть алиби, сразу выпустил пар. Ну, теперь он повидается с Заплатиным, поймет, что я не мог убить Веру, и со спокойной душой станет искать настоящего убийцу. Я ведь все равно не убивал – есть у меня алиби или нет, а ему не стоит отвлекаться на ненужные подозрения...

– Феликс, Феликс, что за детские рассуждения? Если следователь каким-нибудь образом раскопает, что твое алиби – липовое, ты сразу же превратишься в первого подозреваемого и никаких иных убийц искать уже не станут!

– Ну, будем надеяться на лучшее. Заплатин предупрежден. Авось все обойдется.

– Да, будем надеяться на авось... На лучший авось из всех возможных авосей...

– Перестань, Митя, и без тебя тошно! К тому же этот судейский крючок попросил меня не покидать пока город и по возможности находиться в гостинице, вероятно, чтобы я был в нужный момент под рукой.

– Не покидать город? Феликс, фактически – это домашний арест.

– Ну почему непременно арест? Что ты говоришь?

– Позволь тебе напомнить, господин юрист, что дворяне, а тем более титулованные особы, как представители привилегированного сословия, на этапе предварительного дознания аресту и тюремному заключению подвергаются в самых редких случаях, только когда необходимо пресечь их деятельность, опасную для общества или государства, либо ради предотвращения возможности побега. Во всех иных случаях в отношении дворян предпочтительным считается домашний арест.

– Митя, сразу видно, что ты тоже судебный следователь. Ты скоро начнешь говорить параграфами из Уложения о наказаниях. Я не думаю, что это так серьезно...

– Однако я уверен, что следователь не поверил твоим басням о вечеринке у Заплатина и, наверняка, полиция и жандармерия получила тайное предписание пресекать твои попытки покинуть город.

– Друг мой, ты превращаешься в какого-то премудрого пескаря. Ладно, если это арест, то я, как и многие князья нашего рода, готов претерпеть гонения властей. Если моей Петропавловской крепостью станет гостиница «Люксор» – это еще не самое страшное. Согласно семейным анналам, один из наших предков, запутавшись в деле о декабрьском восстании 1825 года, оказался в Алексеевском равелине Петропавловки – вот это был арест так арест!

– Феликс, не буди лихо, пока оно тихо. Скажи, а ты узнал у следователя, когда тело твоей покойной жены будет выдано для погребения?

– Нет. Боже милостивый... Мне как-то и в голову не пришло об этом узнать...

– А между тем, прости, что напоминаю, но нужно позаботиться о достойных похоронах и поторопить с выдачей тела из следственного морга. Стоит такая жара, что через пару-тройку дней твою супругу придется хоронить в закрытом гробу...

– Митя, как ты можешь, так грубо, так бестактно говорить мне о подобных вещах?

Феликс снова зарыдал.

– Я не в силах себе это представить! Ужас, ужас какой-то! – повторял он.

– Да будь же ты мужчиной, – возмутился Колычев. – Ты должен исполнить последний долг перед памятью Веры. Кто еще позаботится об отпевании и похоронах?

– Митя, не сердись, но ты не мог бы взять хотя бы часть этих хлопот на себя? Понимаешь, мне так тяжело, просто невыносимо даже думать об этом, не то чтобы заниматься подобными делами. И потом, Митенька, пусть Веру в любом случае хоронят в закрытом гробу. Я не хочу снова видеть ее мертвой и изуродованной. Не хочу, не хочу! То, что нам показали в морге, было настолько ужасно, неправдоподобно, дико... Эта картина сама уйдет из памяти, как кошмарный сон. Но любоваться на Веру в гробу в течение всей поминальной службы просто невозможно! Пусть жена навсегда останется в моей памяти живой, молодой и прекрасной.

– Ну что ж, как скажешь. Я, конечно, похлопочу обо всем. А матери в имение ты послал телеграмму?

– Какую телеграмму? Зачем?

– Неужели тебе не пришло в голову, что княгиня волнуется? Ты уехал для беседы с судебным следователем и не вернулся домой. Матушка уже наверняка места себе не находит и воображает, что тебя заточили в какой-нибудь здешний равелин.

– Ой, мне это тоже не пришло в голову.

Колычев промолчал. Конечно, легко было сказать, что в любую голову хоть изредка должно что-то приходить, но Феликс находился в таком неуравновешенном состоянии... Все-таки смерть жены гораздо сильнее выбила его из седла, чем это могло показаться поначалу.

В тяжелую минуту у людей часто обостряются присущие им, но не явно выраженные в обыденной жизни черты – кто-то становится отчаянно смелым, кто-то слезливым, кто-то излишне расчетливым. У Феликса обострилось легкомыслие...

– Митя, пожалуйста, сходи, отправь маман телеграмму, а то ведь она и вправду скоро начнет от тревоги на стену лезть с ее-то характером. Что, текст? Нет, текст я писать не буду. Ну пожалей же хоть ты меня, у меня совершенно нет сил. Напиши сам, что сочтешь нужным...