Кинжал Зигфрида - Наталья Солнцева

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Скажи лучше, почему ты привела меня именно в Летний сад?

– Зеркало подсказало.

Астра ответила чистую правду. Накануне поездки она достала зеркало и долго, до боли вглядывалась в его золотистую глубину с немой просьбой о помощи. Мысль о Летнем саде мелькнула невзначай, легкой тенью. Но Астра уже научилась улавливать эти мимолетные вспышки прозрения. Теперь она готова была поклясться, что именно «Амур и Психея» показались ей в зеркале, но на столь краткий миг, что она ничего не успела сообразить.

Матвей скептически выслушал ее взволнованные объяснения.

– По-моему, ты притягиваешь за уши эти «подсказки», – заключил он. – Каким образом скульптура может навести нас на след Неверова?

Он был прав, но Астра не могла согласиться с его доводами. Она ходила около Амура и Психеи, пытаясь проникнуть в иносказательный смысл мраморного изваяния.

Матвей посмеивался, подтрунивал над ее стараниями. Ей не хотелось сдаваться, и она заявила:

– Я пока не понимаю, в чем тут суть. Но со временем все встанет на свои места. Пойду куплю буклет о Летнем саде! Может, там есть описание скульптур?

Они отыскали буклет в одном из павильонов, и Астра сразу принялась читать.

Оказывается, Психея блистала столь дивной красотой, что вызвала зависть самой Венеры. Коварная богиня подослала к девушке Амура и велела отомстить сопернице. Но юный бог воспылал страстью к Психее, тайно перенес ее к себе во дворец и посещал только по ночам, в кромешной тьме, чтобы она не увидела его лица.

Психея, подстрекаемая сестрами-завистницами, нарушила запрет. Дождавшись, когда возлюбленный уснет, зажгла ночник, поднесла к ложу и… замерла от восхищения: ее загадочный супруг был ослепительно прекрасен. В то же мгновение капля раскаленного масла из светильника упала на Амура, тот проснулся, пришел в страшный гнев и покинул Психею…

– И что это означает? – вздохнул Карелин. – Кто в нашей истории Психея? Леда Куприянова? Тогда Амур – господин Неверов. Он красавчик, надо признать, но лица своего не прятал. Наоборот! Вовсю соблазнял состоятельную барышню.

– Зато что-то другое скрывал.

– Думаешь, он мертв?

– Надеюсь, что нет. Ладно, пора домой. В Летнем саду больше делать нечего, я чувствую.

Уже в машине Матвей спросил:

– Ты серьезно восприняла эту чушь про Амура и Психею? Смешно, ей-богу.

Однако Астра не разделяла его иронии. Возможно, Леда узнала о своем женихе что-то такое, чего он ей не хотел говорить. Тот рассердился и ушел. А невеста, раскаявшись, пустилась на поиски возлюбленного.

– Допустим, – кивнул Карелин. – В таком случае Леда не сказала тебе всей правды. Она поступила нечестно.

– Рано судить об этом.

Матвей не стал спорить. Он подъехал к книжному магазину, приобрел карту автомобильных дорог и молча прикинул, сколько времени займет путь до Старой Руссы. Астра ведь не отстанет, если что решила, ее не собьешь.

Оказалось, городок расположен неблизко. Часов шесть ехать, и то если хорошо знаешь дорогу.

Каждое утро Филофея вытаскивала из колодца несколько ведер воды – на приготовление пищи, на стирку, для бани, выливала в две большие фляги, установленные на тачке, и везла к избе сестер Василисы и Улиты. Те топили здоровенную русскую печь, варили в чугунках постные щи, картошку. После еды полагалось молиться, читать духовные книги. Сестры без очков не видели и просили читать вслух молодую послушницу.

Электричество в Камке давным-давно отрезали, газа здесь отродясь не бывало. Женщины грели воду и мылись все вместе в покосившейся баньке, стирали тут же, в корыте. Зачастую без мыла, по старинке – золой. При старце Авксентии нужды ни в продуктах, ни в одежде не было: снабжали богомольцы и пришедшие за исцелением больные и их родственники. После кончины преподобного и без того скудное бытие затворниц стало нищенским.

Дав обет «питаться чем Бог пошлет», женщины не роптали, стойко сносили тяготы и скорби земные. Держали курочек, козу, возились в огороде не покладая рук. Собирали в лесу грибы, ягоды. Осенью на болотах наливались спелым соком клюква, морошка.

Такая аскетическая, полная черного труда жизнь Филофею только радовала. Некогда предаваться пустым мечтам, некогда грустить, скучать, думать о мирском. Она жаждала ощутить в сердце сияние святости, изнуряя тело постом, молитвами и работой. Но свет сей никак не загорался…

Преподобный Авксентий иногда утешал Филофею, стращал грехом гордыни. Ибо стремление к святости не что иное, как мания величия.

После таких слов молодая помощница убегала на чердак или в сарай и лила горькие слезы. Далеко ей до ангельской чистоты! Далеко до бескорыстной самоотверженности! Ведь она будто награду себе вымаливает у Бога, будто поощрения ждет. А это хуже, чем уподобиться обычному человеку, живущему в свое удовольствие.

– Господь испытывает нас, – говорила Василиса. – Мы ошибаемся, спотыкаемся и падаем на уготованном нам тернистом пути. Он же многотерпелив и многомилостив. Он простит тебя, дитя.

Временами Филофее казалось, что она вытравила из себя все плотские желания, чувства, мысли. Но никто не мог подсказать ей, достаточно ли этого. Она прислушивалась к своей душе, пытаясь уловить божественный свет… Увы, ничего такого не происходило.

Филофея мучилась, раскаивалась, терзалась сомнениями, и этот внутренний надлом, жестокая борьба с собственной гордыней лучше всего показывали, что прорыв не состоялся. Что еще она должна сделать?

В самые невыносимые дни послушница, если позволяла погода, отправлялась в Дамианову пустынь. Каждый камень разрушающейся обители, каждая былинка на монастырском дворе были ей смутно знакомы. Девять лет назад сестра Василиса показала ей дорогу через болота.

Филофея, затаив дыхание, стояла в соборной церкви, и на облупившихся стенах проступали некогда бывшие здесь фрески – фигуры Богоматери и святых в длинных складчатых одеяниях, Николай Чудотворец, Варвара-великомученица… Через пустые окна купольного барабана вливалось солнце, золотило остатки иконостаса.

– Что с тобою? – испугалась Василиса. – Побледнела, как полотно.

– Покажи мне… кельи.

– Идем, – вздохнула сестра. – Там одни руины.

Ступив на порог тесной комнатки без потолка, девушка задохнулась от нахлынувших слез, угадывая, где стояло твердое ложе, где висел образ Спасителя, где горела по вечерам лучина. Свечи считались роскошью, которую монахини дозволяли себе по светлым праздникам Рождества Христова, Пасхи, Троицы. Здесь, в этих некогда чисто выбеленных стенах, страдала и молилась юная инокиня Филофея, усмиряла сердечный жар и смуту в крови, прося у Бога избавить ее от искушений дьявольских.