О судьбе и доблести - Александр Македонский

Услышав это, Александр приказал вступить в единоборство предводителям. «Александра» он вооружил сам, «Дария» вооружил Филота. Войско смотрело, полагая происходящее неким предзнаменованием будущего. Поединок был жестоким; «Александр» одолел и получил в подарок 12 деревень и право носить персидскую одежду. Рассказал об этом случае Эратосфен.

Большое сражение с Дарием произошло не при Арбелах, как пишут многие, а возле Гавгамел. Слово это в персидском языке означает «верблюжий хлев»: кто-то из древних царей, спасаясь от врагов на дромадере, оставил дромадера здесь, назначив на его содержание доходы с нескольких деревень.

Перед началом мистерий, справляемых в Афинах, в месяце боедромионе[39] случилось лунное затмение. В одиннадцатую ночь после затмения войска оказались в виду друг друга. Дарий держал своих солдат в полном вооружении; при свете факелов он объезжал полки. Александр дал македонцам отдохнуть, а сам вместе с прорицателем Аристандром перед палаткой свершал какие-то тайные священнодействия; принес он жертвы и богу-Устрашителю.

Вся равнина между Нифатом и Гордиейскими горами сверкала огнями варварского стана; оттуда, словно из морской бездны, слышался смутный гул и шум. Старший из друзей, и особенно Парменион, пораженные количеством вражеского войска, рассудили между собой, что тяжело и трудно будет отразить такую силу среди бела дня.

Когда царь окончил священнодействия, они подошли к нему и стали уговаривать напасть на врага ночью, когда весь ужас предстоящего сражения скроется во мраке. Александр произнес свой достопамятный ответ: «Я не ворую побед». Некоторые сочли его ответ шуткой, мальчишеской и глупой ввиду такой опасности, но, по мнению других, он свидетельствовал и о спокойном мужестве в данный момент, и о правильном учете грядущего.

Александр хотел отнять у Дария, в случае его поражения, повод отважиться на дальнейшее сопротивление; нечего было бы слагать вину на ночной мрак, как раньше на горные теснины и море. Дарий, располагая такими силами и такой страной, не прекратил бы военных действий по недостатку вооружения или людей: он должен был утратить гордость и надежду, будучи изобличен поражением в открытом бою.

32

Когда «друзья» ушли, он, как рассказывают, лег в палатке и, вопреки обыкновению, проспал весь остаток ночи глубоким сном, так что пришедшие к нему на заре военачальники в изумлении сами от себя отдали приказ по войску: прежде всего позавтракать. Время, однако, не ждало; Парменион вошел к нему и, став около постели, назвал его дважды или трижды по имени. Александр проснулся, и Парменион спросил: что с ним случилось?

Почему он спит сном победителя, а не того, кто собирается дать величайшее сражение? Александр улыбнулся: «А ты не считаешь, что мы уже одержали победу, избавившись от скитаний по огромной разоренной стране, когда мы преследовали Дария, убегавшего от сражения?» Способность рассуждать и уверенность не только перед битвой, но и в самой опасности обнаруживали его величие и собранность.

Левое крыло, находившееся под командой Пармениона, дрогнуло и начало отступать под нажимом бактрийской конницы, неистово обрушившейся на македонцев. В это же время Мазей послал всадников обойти фалангу и напасть на обоз. Парменион, теснимый с обеих сторон, послал к Александру сказать, что лагерь и весь обоз пропали, если он тотчас же не пришлет арьергарду сильной подмоги с передней линии.

Как раз в это время Александр подал своим войскам знак к наступлению. Получив известие от Пармениона, он ответил, что тот потерял голову и не способен соображать: в своем смятении он забыл, что победители прибавят себе все имущество врагов; побежденным же придется думать не о деньгах и рабах, а о том, как, сражаясь, пасть со славой и без укора.

Отправив такой ответ Пармениону, он покрыл голову шлемом; остальные доспехи надел еще в палатке. На нем была рубаха сицилийской работы, стянутая поясом, а поверх ее – двойной полотняный панцирь из добычи, взятой при Иссе.

Шлем был железный, работы Феофила, блестевший, как серебро; к нему прилажен нашейник, тоже железный, усыпанный драгоценными камнями; меч, подарок царя китейцев, был замечательной легкости и закалки (в сражении Александр привык действовать больше всего мечом).

Плащ на нем старинной работы Геликона, прославившего Родос, был роскошнее всей остальной одежды: родосцы поднесли его в дар царю. Он надевал его в бой. Выстраивая фалангу, отдавая приказания солдатам на учениях и на смотрах, он ездил не на Букефале, а на другом коне: Букефала он берег по причине его старости. Коня подводили Александру перед самым боем: он садился на него и сейчас же начинал атаку.

33

Он сказал большую речь фессалийцам и прочим грекам, которые ободрили его, с криком требуя, чтобы он вел их на варваров. С копьем в левой руке, воздев правую к небу, он, по словам Каллисфена, молил богов защитить греков и укрепить их, если он действительно сын Зевса. Аристандр-прорицатель в белом плаще, с золотым венком на голове ехал верхом рядом с Александром; он указал на орла, поднявшегося над головой Александра и направившего свой полет прямо на врага.

Видя это, солдаты еще больше исполнились мужества; подбодряя друг друга, они храбро бросились бегом вслед мчавшимся всадникам: фаланга, как морской вал, налетела на врага. Первые ряды еще не смешались, а варвары уже обратились в бегство. Началось страшное преследование. Александр погнал побежденных к центру, где находился Дарий.

Он увидел его издали за выстроенным в глубину царским отрядом; красивый, рослый мужчина, он стоял на высокой колеснице, которую охраняло множество знатных всадников: они окружили ее в несколько рядов и приготовились встретить неприятеля. Вид Александра был страшен; он направил бегущих на тех, кто еще твердо держался на месте, – большая часть в ужасе кинулась врассыпную.

Лучших и благороднейших убивали на глазах царя; падая друг на друга, один другого обхватывая, катаясь между людьми и лошадьми, они задерживали преследование. Дарий, на глазах которого происходил весь этот ужас, был не в состоянии повернуть колесницу и ускакать, так как воины, защищавшие его, валились на него, колеса врезались в кучи тел и не могли катиться; лошади, натыкаясь на груды трупов, почти прячась за ними, стали биться и не слушались вожжей.

Дарий бросил колесницу и оружие, вскочил, как говорят, на недавно ожеребившуюся кобылу и бежал. Вряд ли удалось бы ему тогда убежать, если бы к Александру не явились опять всадники от Пармениона звать на помощь, так как там собралась большая сила и враг не поддавался.

Пармениона вообще обвиняют в том, что в этом сражении вел он себя нерадиво и вяло: может быть, старость лишила его отваги, а может быть, по словам Каллисфена, самовластие Александра его тяготило и его высокомерие вызывало зависть. Царь, раздосадованный этим зовом, не показал солдатам своих истинных чувств; словно насытясь убийством, он приказал трубить сбор, так как уже стемнело. На пути к своим теснимым полкам он узнал, что враг совершенно разбит и обращен в бегство.