Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская

«для этой крысы — нет!»). Неутомимая от счастья Кэтрин тут же завалила меня какими-то хозяйственными проблемами, «а бобо Худай — на своей идиотской службе!», в доме — завал, мужских рук не хватает… ей вызвали парикмахера… смотрел ли я затмение луны… какие у них чудные обои… чего Машка дуется, она — не права, ей, Катьке, такое предложили, что все прямо охнут!..

А в Машкиной комнате была особая красота жизни: здесь было ТИХО.

Одно окно, всегда зашторенное. Плакаты (все — с психологическими изречениями и графиками «изучения личности»), три светильника — два в постоянном режиме: для освещения целой грядки горшков с целебными растениями: (идея Гренадера, помешанной на здоровом образе жизни). Стол, конечно: блокнотики, комп, бесплатные флаера. Узкая девичья кровать с неизменной мягкой игрушкой… Что на этот раз? Ага, пингвинчик.

Здесь я открыл клапан карманчика. Кузнечик выскочил сразу — и давай обшаривать стол. И ведь нашел, что искал: тень между двумя стопками журналов. Я услышал его голос, как бы царапающий ушную перегородку.

«Есть хочу…Ты слышишь, человек? Гонша хочет есть.»

— Какой еще Гонша… Еще Гонша будет?

«Это — мое лужайное имя. Вот у тебя домовое — царь Данька. А у меня — Гонша. Бабушка так назвала.»

— А почему — «лужайное»?

«Потому что «гонша» — это луговая собачка. Подвижный я очень…Личинок давай, тлю собери; ну там — мушек на десерт…»

— Слушай, нахал: ты совсем бакен-бок?

«А что такое: бакен-бок?»

— Это когда башка на бок…С приветом, в общем.

«Понял… Не беспокойся: никто бы не послал сюда необразованную букашку. Вот тебе твой привет: Еды и тени под каждым листом. Тащи личинки…»

— Да перестань ты пищать. Не девчонка!

Он, по-моему, обиделся. Он сказал, что их имажки — вообще не стрекочут. Что это — сугубо «мужское дело». И вообще: я еще не слышал сверчка в брачный период; так что разговаривать со мной — не о чем.

Но тут я его срезал:

— То же мне — сверчок! Если бы у тебя была старшая сестра…

На что мне заметили, что «ни старших, ни младших сестер» в их лужайном царстве нет; все потомство — одного возраста, с раздельным воспитанием. И вообще: где личинки?

— Достался мне голодный бомж, — психанул я, уже подбираясь к заветным грядкам.

Но мне тут же как по мозгам ударили:

«Имей уважение к старшему брату… Мой род древнее твоего на четыреста миллионов лет!»

— Ага, — поддержал я его:» И все личинками питаетесь?..»

Но он уже прытко ковылял в сторону выбранного горшочка…А потом я почти услышал, с каким наслаждением он вгрызается во что-то нежное и съедобное.

Потом он икнул, а потом рассудительно заметил: «Перекусить — сойдет. Ну — есть же у вас кормовые поля…Я же не инфант после первой линьки. Я — сто тридцать восьмой потомок великого ордена…

— Да знаю, знаю, — оборвал я его. — Аристократ, а трескаешь, как саранча!

…Лучше бы я этого не говорил… Он даже листом подавился.

«Не смей меня сравнивать с Короткоусыми Пожирателями…Это — не благородно.!»

— Да не вопи: у меня уже — звон в ушах!..И какая разница: кузнечик там, саранча?..

«Простая… Как у человека — с обезьяной.»

— Ну прости, Гонша. (Тут я почему-то припомнил дядьку Мотыля: когда он сокрушался об упадке знаний.)

Но усики его обиженно трепетали…Потом один из них выпрямился столбиком: это был знак прощения. Жор продолжался.

Опять звонок! Нет, что хотите, но домашний телефон — это для террористов! В нем нет «черного списка».

И я просто вернулся в свою комнату. Машки уже не было. Было открытое всем ветрам окно, второе от залива (если мыслить эпохально.) Только и достался мне, как приз, чудовищный треск Петькиного драндулета. Сбежала, негодяйка… С тем, кого весь день хаяла, обвиняя в излишней подозрительности. А все-равно: «маленький злобный циник» — это я, собственной персоной. ЛЮ-Ю-ДИ, если я не прав — кто первый бросит в меня комментом?

Возвращение блудной сестры

На крышке ноута сидел мой кузнечик. Мы говорили: он на своем птичьем, я на своем человечьем языке.

Уже зажглись огни — в доме, стоявшем на особицу. Там, на шестом этаже, жил дядька Мотыль со своей коллекцией. Тень хозяина уже бродила из комнаты в комнату (отсюда казалось, что он там проходит через стены).

Машка мне рассказывала, как она однажды водила туда Эмилию Карловну. Отобрав для подарка нужные экспонаты, фрау Мюллер долго торговалась, потому что хозяин никак не хотел «пойти навстречу немецкому сообществу», решившему оригинально встретить своих земляков…Когда они вышли из высокого дома, было (по словам Машки) тепло и грустно. Решили до Гезлевских ворот пройтись пешком. В сквере — прислушались: под ногами копошилась еще непойманная живая жизнь.

И тут замерцали светляки (Машка сказала: «Будто — звездные ясли!..».)

И мамаша Миллер перешла в наступление…Чопорно так семенила в своем длинном платье, но вообще-то бойко сновала за светящимися задами насекомых. Это жутко как обогатило предполагаемые презенты…

…Красавица наша явилась к полуночи; две мощные руки подсадили Машку с наружной стороны окна — вот она! — ни дать ни взять — Золушка, проморгавшая полночь. Сидит прямо на моем пульте управления: мокрая, босая и — счастливая (не видать мне финиша раньше Лехи!). Счастье — это прежде всего ВОЛНА, — так что не спрашивайте.

Меня эта ВОЛНА накрыла, понятно?

Гонша вспорхнул мне на плечо: то же чувствует настроение. К тому же — он охотник, ночной охотник.

Ругаться мне не хотелось. Но Родители были далеко… А Машка «впервые опечалила мне сердце «(как сказала бы Родитель№ 1). И я сделал строгие глаза старого постника, ударив о пол домашней тростью. И даже проскрипел; до изумления гадко…

— Доброй полуночи, мадмуазель! Или уже — мадам?

— Хам Хамыч! — Бросила Машка тоном незабвенной Меланьи Сидоровны.

«Скажи ей, царь Данька, что ночью много охотников на беспечных самок…»

— Да заткнись ты!

— Пацан! А не рано ли ты начал? (это уже — Машка!)

— Это я не тебе…Это я ему. — Только тут она разглядела моего оппонента.

— Как, он еще здесь?

Она спрыгнула с «космической панели», собираясь удалиться в свою комнату.

Я выставил свою трость как шлагбаум.

— Да, он со мной. В отличие от тебя.

Она ухватилась за эту трость, как за штангу. Сейчас как дернет — и вывалюсь я из кресла. Даже без крика.

— Подурачились — и хватит…Поскакал, понял?

Я смахнул насекомца в кармашек.

— Сама — скачи…А он прилетел ко мне. Это — раз! Он искал меня — это два…

— И он нашел дурака