Яркие люди Древней Руси - Борис Акунин

отказался идти через Коридор Золотой Руки, потому что там на полу мозаика с головой змеевласой Медузы, а она похожа на их богиню смерти? Весь ритуал расстроился, красота разрушилась, и я потом целую неделю был безутешен.

– Архонтисса росов тоже боится – ударить лицом в грязь. Она попросила заранее ознакомить ее с порядком церемонии. Но возникла сложность. Эльга сказала, что она сама автократорша и ей невместно выслушивать поучения от какой-нибудь придворной «челядинки», она согласна внимать только наставлениям императрицы Елены. Когда я ответил, что это невозможно и неслыханно, она стала требовать хотя бы младшую императрицу – и не уступает. Как быть?

Константинос подумал.

– Старшая августа, конечно, учительницей для варварки быть не может, однако в отношении младшей августы кодекс менее строг. Пожалуй, это неплохая идея. К тому же, честно говоря, Феофано знает тонкости ритуала лучше, чем моя супруга. Я сам всему учил девочку, когда она готовилась к свадьбе с сыном. Превосходная была ученица!

Он улыбнулся, с удовольствием вспоминая те уроки. Прелестница внимала поучениям с таким живым вниманием! А с каким обожанием смотрела она на будущего тестя! Ее успехи в учебе были поразительны. Величественные манеры, изящество движений, интонации, обороты речи – она всё схватывала на лету. Константинос чувствовал себя скульптором Пигмалионом, под резцом которого вульгарный кусок камня превращается в живое чудо.

Мысль о предстоящей беседе с Феофано сама по себе была приятна. Милое, нежное, очаровательное существо! Когда сын объявил, что намерен жениться на гетере и, если ему откажут, наложит на себя руки, все пришли в ужас, и Константинос – первый. Но стоило ему встретиться с чаровницей, посмотреть в ее лучистые глаза, услышать хрустальный голосок, и он сказал себе: устыдись, ведь Христос не побрезговал Магдалиной.

– Да, пришли ко мне невестку. Я объясню ей про нововведения и дам все нужные указания.

* * *

В день аудиенции придворные курьеры поминутно докладывали базилевсу о том, как торжественная процессия продвигается через обширный дворцовый комплекс. Путь был извилист и небыстр. Эльге и ее свите предстояло сорок минут петлять по площадям, дворам, чертогам и галереям, прежде чем она предстанет перед великим цесарем.

Через оконце вестиария, будучи облачаем в парчовую мантию и драгоценный пояс-лорум, Константинос посмотрел, как у колонны Юстиниана маленькую фигурку под руки сводят с парадной колесницы, как выстраивается шествие: впереди архонтисса (на голове сверкают золотые искорки – то ли венец, то ли обруч), за нею чинной группой знатные росианки (это у росов так принято – их дело), потом, темным прямоугольником, мужи.

Вот произнес свое приветствие логофет. Медленно, торжественно повел процессию меж двух шеренг златолатных богатырей-дорифоров. Было видно, что архонтисса ступает чинно, смотрит только перед собой, но ее люди идут гурьбой, вертят головами во все стороны, а некоторые, заглядевшись на чудеса, даже спотыкаются. Знайте величие империи!

– Проследовали мимо ипподрома, повернули в Большой Триклиний… Идут Термами Зевксиппа… Миновали Дельфакс… Входят в Оноподий, – докладывали гонцы.

Прием должен был состояться в Юстиниановом триклине. Там на украшенном порфирными тканями помосте стояли троны для старшего императора и старшей императрицы, золотые кресла для молодого цесаря Романа Второго и его супруги, меньшой августы Феофано.

В назначенный момент снизу, из подвала, сам собой, как по волшебству, поднимется еще один помост – на нем стол с яствами и серебряное кресло для гостьи. Это механическое чудо всякий раз повергает чужеземцев в трепет.

Расселись. Угловатое лицо Елены, сидевшей справа от мужа, сделалось недовольным. Императрица, в отличие от супруга, на официальных церемониях всегда томилась. Ее быстрый ум не выносил рутины. Будь Константинос в юности волен выбирать себе спутницу сам, как его счастливец-сын, он никогда не взял бы такую жену: не ласкающую взор, не ценящую красоту, не пытающуюся усладить. Выбрал бы кого-нибудь вроде Феофано. Но старшим императором тогда был отец Елены. Он приговорил: «Ты женишься на моей дочери, а главным министром будет мой сын Василейос». Перечить было немыслимо. Ну да ничего, Бог в великой мудрости Своей устроил всё к лучшему. Константинос занимался только материями интересными и красивыми, оставляя супруге и шурину заботы скучные и некрасивые.

Княгиню росов базилевс рассмотрел так, как умел только он один – долго отрабатывал это искусство: через полуопущенные в величавой задумчивости ресницы. Со стороны казалось, что цесарь отрешен от бренности, не удостаивает никого августейшим вниманием.

Для своего немолодого возраста Эльга выглядела свежей, но внешность имела весьма неотесанную. Загорелая, как у простолюдинки, кожа явно не ведала пудр и втираний, светлые глаза смотрели с грубой прямотой, лоб рассекала сверху вниз неженственная морщина. Одежда примитивная, украшения неизысканные, в Византии такие постеснялась бы носить даже придворная дама самого низкого ранга. Хороша была только накидка из серебристого соболя. Этот мех в Константинополе могли позволить себе очень немногие, он продавался на вес – за один солид серебристого соболя десять солидов золота.

Когда дикарка вместо того, чтобы смиренно потупиться, стала бесцеремонно пялиться на царственное семейство, Константиноса охватило недоброе предчувствие.

– Разве ты ей не разъяснила, как вести себя перед базилевсом? – прошептал он, не поворачивая головы к невестке и не шевеля губами – еще одно августейшее умение.

Феофано, неподвижная, как мраморное изваяние, так же незаметно глазу прошелестела:

– Разъяснила, и она всё исполняла по этикету. Наверное, забыла от волнения.

Но вот наступил момент проскинесиса – простирания ниц, и тут случился инцидент.

По знаку логофета, опустившего длань, все росы пали перед базилевсом, но Эльга осталась стоять и лишь слегка наклонила голову, будто приветствовала равного!

Скандализованный, Константинос заморгал. Невестка прошептала:

– Клянусь, я ее учила! Мы простирались вместе!

И не похоже было, что киавская архонтисса растерялась в присутствии великого автократора. Голубые глаза смотрели спокойно, даже дерзко.

Император растерялся. Что делать? Подняться и в гневе уйти? Но политика! Но приготовления! Но скандал! Что скажет Василейос?

После краткого колебания базилевс чуть раздвинул губы в снисходительно-презрительной улыбке. Она предназначалась придворным и означала: варвары есть варвары, какой с них спрос?

Решил, что в отместку справится только о здоровье гостьи, а о том, как прошло путешествие, осведомляться не станет. И шепнет трапезиту, чтобы не подавали десерта. Это и будет знаком высочайшего неудовольствия, который отметят в записях хронисты и о котором сообщат своим государям иноземные представители.

Виночерпий наполнил янтарную чашу, с поклоном передал младшей императрице. Она, склонив чело, трижды повернула кубок, торжественно передала его молодому цесарю, тот слегка пригубил вино и лишь потом поднес его отцу. Всё это напоминало изысканный балет.

Произнеся лишь половину положенной формулы – про здоровье, да еще сделав многозначительную паузу (по приемной зале прокатился шепот), Константинос выпил