Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

- Память пока не отшибло.

- Все пальцем грозила: «Учти, Андрей, я не погляжу, что ты сын Николая Николаевича! Дочку позорить никому не дам! Не для того рожала и растила! Кого хошь за нее разорву!»

- А что было-то? - поинтересовалась Гланька. - Прямо настоящая любовь?

- Увы, - притворно огорчился Андрей. - Ничего такого и не было. Ну, целовались у родника среди комаров… Лягушки еще орали, как оглашенные… Когда это было!

- И правильно я делала, что грозилась, - упрямо сказала Нюра, устраиваясь на стуле, одиноко стоящем у телефона. - Потому что ничего серьезного у вас с ней быть не могло. Кто был ты, а кто она? А ты совсем ополоумел тогда, знать ничего не хотел…

Гланька, с насмешливым любопытством слушавшая разговор, вдруг спросила:

- А дочь и сейчас тут живет?

Нюра ответила не сразу. Потом спокойно сказала:

- Живет, паскуда. А лучше бы и не жила…

На какое-то время наступило молчание. Нюра сидела молча, думая о чем-то своем. Андрей и Гланька переглянулись.

- Нюр, ты такое про дочь? Про Веру? - недоверчиво переспросил Андрей.

- Про дочь, а то про кого же? - все тем же невыразительным голосом уточнила Нюра. - Про нее, паскуду…

- Погоди, Нюр, ты что несешь? Как ты можешь?

- Могу, как видишь. Спилась она. Насовсем. Про другое и не говорю. Она же тут у последних забулдыг подстилкой стала. На человека уже не похожа.

- Но желать смерти! Дочери!

- А что же мне - внучке смерти желать? Она ж уморит ее - или нарочно, или ненароком. Родила на старости лет, я уже и не надеялась. Беременная была, я места себе не находила - все боялась, что у нее больная или урод какой родится. А родилась нормальная. Это же счастье какое, что не урод! А эта!.. Только месяц, может, и не пила. А потом - то накормить забудет, то на морозе оставит, а сама бегает, похмелиться ищет… Вином поить начала, чтобы не плакала.

- Вера? - ошеломленно переспросил Андрей. - Ребенка - вином?

- А теперь еще под забором шприцы стала находить. - Нюра говорила все с тем же ужасающим спокойствием, от которого всем становилось не по себе. - Нет уж, пусть уж лучше помрет, пока девчонку не погубила. Господи, что же с человеком делается? Она в детстве была - как ангелочек, светилась вся… А теперь? Разве в ней от ребенка хоть что-нибудь осталось? Смотрю на нее и одного понять не могу: откуда она такая? Ну, не мог тот ребенок такой паскудой стать, не мог! Странно, люди вообще на детей совсем не похожи.

Молчавшая все это время Гланька не выдержала:

- Лечить ее надо, Нюра. У меня этих наркоманов и алкоголиков среди знакомых - толпа. И ничего - вылечиваются. Надо только специалиста хорошего поискать…

- Не надо, - вздохнула Нюра.

- Но почему? - взорвался Андрей. - Почему - не надо? Что ее живую хоронишь?

Нюра чуть улыбнулась в ответ на его горячность.

- Потому что не будет она больше человеком. Чего тут лечить? В ней человеческого ничего не осталось. Только керосином.

- Керосином? Первый раз слышу. - Гланька изумленно посмотрела на Андрея.

- А как же! - все с той же непонятной улыбкой сказала Нюра. - Облить пьяную керосином да поджечь - все как рукой снимет.

- Ни хрена себе лекарство! - присвистнула Гланька.

- Нюра, ты это брось, - в бессильной ярости проорал Андрей. - Ты чего несешь?

- Да не ори ты так! - поморщилась Нюра. - Мне идти надо, а то внучка проснулась уже, наверное. Я же ее у соседки оставила, этой-то опять нет. Я и не знаю, где она, когда будет. А может, и не будет уже, не вернется.

- Нюра, обещай мне… - дрожащим голосом заговорил Андрей.

- Чего? Да успокойся ты, не дрожи. Да и керосина у меня нет еще, не разжилась пока, - рассмеялась она. И подмигнула Гланьке: - Видишь, какой отец у тебя нервный. Хороший, но нервный. Переживает очень.

Нюра опять накинула платок на голову и потуже затянула сзади узел. Уже в дверях она вдруг обернулась и сказала:

- А про Ампилоговых сама я точно не знаю, но у нас в поселке мало кто верит, что это жена его застрелила. Говорят, какие-то люди вертелись тогда вокруг их дачи. Чужие.

Когда Нюра ушла, Андрей в изнеможении упал на диван.

- Ты что-нибудь понимаешь? - пробормотал он, обращаясь то ли к дочери, то ли в пространство. - Она же с нее пылинки сдувала, молилась на нее!

- Вот и домолилась, - жестко ответила Гланька. - Молиться надо богу, а не на людей. Они этого не выдерживают.

Но Андрей как будто и не услышал ее.

- Господи! Но ведь любить больше, чем любила Нюра, нельзя. Невозможно! Она бы умерла за нее не задумываясь, убила бы за нее, если бы понадобилось, кого угодно!

«Андрей! Андрюша!» - донесся из коридора плачущий голос Виктории Алексеевны, а потом в комнату влетела и она сама. За ней вошла и опять села на стул у телефона с непроницаемым лицом Нюра.

- Андрей, нам надо что-то решать. У меня больше нет сил. Ну, давай что-то решим! Как нам быть? С ним! - задыхаясь, сказала Виктория Алексеевна.

Гланька, с любопытством поглядывавшая на них, решила, что пора вмешаться.

- Ребята, вы о чем? Может, объясните!

- Я говорю о бюсте твоего деда! - запальчиво объяснила Виктория Алексеевна.

- А что, он еще жив? - скорчила изумленную гримасу Гланька.

- Представь себе! Что нам с ним делать? А тут еще Нюра со своими дикими мыслями… Говорит, может, вы мне отдадите?

Гланька с Андреем изумленно уставились на Нюру.

- И ничего дикого! - пожала та плечами. - Что, я не вижу? Я же понимаю, чего вы мучаетесь. Куда вам такой памятник в город с собой тащить? И выкинуть просто нельзя. Куда? И что люди скажут? А сломать… Как-то не по-людски это, да, думаю, и рука у вас не поднимется. А я бы дома у себя поставила - мне нравится. У меня и сосед штукатур - подправит, если что…

- Нюра, ты чего несешь? - взвился Андрей. - Какой еще штукатур? Это же тебе не слоник на комод! Нашла игрушку!

- Жуть какая-то! - расхохоталась Гланька. - Театр абсурда! Публика в изнеможении!

- Ну, вы думайте, - все так же хладнокровно сказала Нюра. - А я еще зайду потом.

Когда она ушла, Гланька с удивлением и восхищением протянула:

- Вот это я понимаю! Действительно - глас народа. Все видит, все понимает, все знает. Так действительно можно в народную мудрость поверить.

[7]