Любить того, кто рядом - Эмили Гиффин

Сначала, кажется, так и было. Лео тоже был по уши влюблен, но без сентиментальности, а на мужской манер. Однако работой он, в отличие от меня, не пренебрегал. К тому же, будучи старше, он успел продвинуться выше по карьерной лестнице — выполнял серьезные задания в сжатые сроки. Сначала он по возможности включал меня в свою профессиональную жизнь — брал с собой на интервью или в офис (но это только в выходные), где я раскладывала папки или смотрела, как он печатает. А еще он соблазнял меня на офисном столе. И главное, с легкостью пренебрегал и друзьями, и родственниками, чтобы иметь лишнюю возможность побыть наедине со мной.

Это блаженство продолжалось несколько месяцев, словно какое-то волшебство. Мы разговаривали с Лео без устали. Мы неизменно оттягивали момент расставания, даже по телефону, и каждый раз прощались словно навсегда. Нам не хотелось тратить время на сон, когда мы были вместе, — лишь для этого мы задавали друг другу бесчисленные вопросы о прошлом. Ни один мало-мальски значительный эпизод из детства не ускользнул от нашего внимания, а это верный признак если не любви, то одержимости. Лео даже повесил у себя над кухонным столом мою детскую фотографию (шесть лет, не хватает двух передних зубов), утверждая, что это «самая прелестная прелесть на свете».

Я ничего от него не утаила, поведала все свои секреты. Я открылась перед ним полностью, отключив все защитные механизмы. Все мои слабости и болевые точки стали ему известны — начиная с глупого комплекса по поводу собственных якобы уродливых коленок и заканчивая более серьезными сомнениями, когда я поневоле сравнивала себя с Марго и ее обеспеченными друзьями. Что еще важнее, я рассказала Лео о своей матери, все, включая детали, которыми прежде ни с кем не делилась. Как она исхудала за время болезни, точно узница концлагеря; как один раз при мне отцу пришлось пальцами прочищать ей горло, потому что она не могла дышать, — мне эта сцена до сих пор снится. Однажды я даже молилась, чтобы конец пришел скорее, чтобы мама избавилась от страданий — и чтобы из дома исчезли все работники хосписа и запах болезни. Я молилась, чтобы папа избавился от тяжелых обязанностей, налагаемых смертью близкого человека, — при моем приближении он прятал записную книжку с телефонами похоронных компаний. После похорон меня придавило ужасное чувство вины, как будто мама прожила бы дольше, если бы не моя молитва. Я рассказала Лео о чувстве стыда за то, что у меня нет матери, словно всеобщая жалость — клеймо, которое не смоешь, как ни старайся.

И всякий раз Лео утешал и поддерживал меня, находя нужные слова. Он говорил, что мама сформировала меня как личность, несмотря на то, что рано ушла; что воспоминания о ней никогда не сотрутся из моей памяти, а хорошие воспоминания со временем полностью вытеснят плохие. Он утверждал, что видит мою мать как живую — так явственно она предстает перед ним в моих рассказах.

Наша откровенность была взаимной. Лео делился со мной секретными переживаниями, которые касались главным образом несчастливой семейной жизни родителей; у него была кроткая, пассивная мать, домохозяйка с низкой самооценкой, и властный недобрый отец, чью похвалу Лео не мог заслужить, как ни старался. Денег на приличный университет у него не было, и ему тоже случалось чувствовать себя неловко рядом с «богатыми детками» Манхэттена, дипломами престижных факультетов журналистики. Трудно было поверить, что мой замечательный Лео мог считать себя ниже кого бы то ни было. Впрочем, уязвимость только добавляла ему привлекательности в моих глазах.

Как ни важна была психология, самым главным в нашем романе оставалось все-таки физическое притяжение. Влечение. Обалденный секс, от которого крышу сносило, именно такой вдохновляет поэтов и продюсеров порнофильмов. У меня раньше никогда ничего похожего не было. Первый раз в жизни я не стеснялась ни себя, ни его; ничего запретного для нас не существовало — с Лео и для Лео я могла сделать все, что угодно. Мы сходились на том, что секс у нас — лучше не бывает. Как оказалось, бывает! С каждым разом нам становилось все лучше и лучше друг с другом.

Одним словом, мы испытывали бешеное взаимное влечение. Такой любви не бывает, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Стоило ли удивляться, когда выяснилось, что так действительно не бывает.

Сейчас сложно вспомнить, как это началось, но примерно через год отношения стали меняться. Нет, никаких особенных, драматических событий не произошло. У нас не было споров по важным вопросам. Мы не бросали друг другу пошлых и жестоких слов в пылу ссоры. Не было ни вероломных измен, ни подлой лжи, ни попыток побега, ни угрожающих ультиматумов.

Все произошло незаметно, лишь едва уловимо изменилось соотношение сил. Какое-то время я думала, что дело во мне. Нельзя превращаться в типичную зависимую плаксу, твердила я себе, — ведь на самом деле я не такая! Тем более нельзя так себя вести с Лео. Однако вскоре я убедилась, что дело вовсе не во мне. Лео по-прежнему говорил, что любит меня; значит, так и было — иначе он не произносил бы этих слов. Однако в наших отношениях произошел сбой. Равновесие нарушилось лишь чуть-чуть, но ведь в любви каждая мелочь становится видна как на ладони, приобретая силу бесспорного доказательства. Например, Лео перезванивал мне через час, вместо того чтобы перезвонить сразу же, или звонил только вечером. Он проводил больше времени с друзьями и регулярно уходил с ними по вечерам. По субботам он играл в хоккей, записавшись в любительскую команду. Вечером мы все чаще смотрели телевизор, а не разговаривали, как раньше. Иногда Лео говорил, что он не в настроении для секса, слишком устал за день — заявление, немыслимое для прежнего Лео (раньше его требовательные ласки будили меня даже среди ночи). Появилось какое-то отчуждение и после любовных объятий — Лео отодвигался от меня с отсутствующим видом, взгляд его был рассеянным, а мысли блуждали в неведомых пространствах, куда он меня не приглашал.

— О чем ты думаешь? — интересовалась я, ведь раньше мы без устали спрашивали так друг друга и давали подробные ответы. Сейчас же этот вопрос действовал на Лео как красная тряпка на быка.

— Ни о чем, — бросал он.

— Как это, ни о чем? — спрашивала я. Это же невозможно — всегда о чем-нибудь да думаешь.

— Вот так, Эллен, ни о чем, — повторял он, а я, похолодев, отмечала, что он опять назвал меня «Эллен», а не ласково — «Элли», как раньше. — Бывает, я просто ни о чем не думаю.

— Ну и ладно, — говорила я по возможности спокойно и решала, что не буду настаивать и приставать, однако по-прежнему прокручивала в мыслях каждый его поступок, каждую фразу, пытаясь разобраться, что случилось. Почему я действую ему на нервы — потому что слишком далека от идеала? Может, он все еще любит свою бывшую девушку — художницу из Израиля? Она на шесть лет старше его (значит, на двенадцать лет старше меня по части опыта) и, наверно, лучше меня в постели. Любит ли он меня так же сильно, как ее когда-то? Или, что важнее, как меня когда-то?

Сначала я задавала эти вопросы себе, потом они начали звучать вслух — чаще, когда мы ссорились или когда я обижалась и разражалась слезами. Я донимала Лео подозрениями, засыпала вопросами, припирала к стенке, затевала беспочвенные споры. Один раз даже обшарила квартиру в отсутствие хозяина, нашла дневник Лео — священную книжечку, под завязку набитую фотографиями и вырезками, — и прочла несколько страниц. Лео обычно не расставался со своим дневником, и каждый раз, когда он что-то записывал туда, я чувствовала прилив нежности. Не следовало мне читать чужой дневник. Нет, ничего криминального я там не обнаружила, но сам поступок оставил по себе сосущую боль и сожаление: я оказалась из «таких» девиц. Мы оказались «такой» парой. Я пыталась выбросить эпизод с дневником из головы, но не смогла. Мысли о том, что я сделала — что он меня вынудил сделать, — были невыносимы, и через несколько дней я сдалась и рассказала об этом Лео. Последовала яростная ссора, в ходе которой он признал, что не готов к серьезным отношениям — ни со мной, ни с кем-либо еще.