Мешуга - Исаак Башевис Зингер
Шрифт:
Интервал:
Десять минут прошли, я нашел телефон и набрал номер. Мириам ответила сразу же.
— Она ушла, — сказала Мириам. — Поднимайтесь наверх!
Я был уверен, что Парк-авеню справа от меня, но вместо нее оказался на Пятой авеню. Я повернул обратно. Почему так получается, что я всегда выбираю неправильный путь? Тем не менее, я добрался до нужного дома — огромного здания, очевидно, для богатых. Привратник был разодет, как генерал, включая золотые пуговицы и эполеты. Он взглянул на меня с сомнением и подозрением. В лифте были диванчик и зеркало, и лифтер дождался, пока Мириам откроет дверь. Я вошел в квартиру, которая выглядела, как дворец. Мириам взяла меня за руку и повела словно по музею с восточными диванами, стенами, обитыми богатыми гобеленами, комнатами с большими висячими лампами и резными потолками. Она спокойно открыла дверь, ведущую в детскую комнату, в беспорядке заваленную дорогими игрушками. В кроватке спал бледный мальчик с рыжими волосами. Рядом я заметил бутылочку и термометр. В моей голове пронеслось: «Он мог бы быть моим сыном».
Как будто прочитав мои мысли, Мириам сказала:
— Диди похож на вас.
— Что навело вас на эту мысль? — спросил я, пораженный ее телепатией.
— На вашей голове еще осталось несколько рыжих волос. Волосы его матери — ярко-рыжие. Она лесбиянка, живет здесь со своей любовницей отдельно от мужа. Обе из достаточно богатых, известных в Бруклине еврейских семей. Такую страсть мне никогда не понять. Я однажды видела ее мужа. Высокий, красивый как картинка, имеет докторскую степень Гарвардского университета. Зачем она вышла замуж и завела ребенка, если предпочитает кого-то своего пола? По некоторым причинам она мне доверяет и полагается на меня. Ах, все это так трагично и, одновременно, так смешно. Я знаю и другую — страшна как смертный грех и говорит басом.
Гостиная представляла из себя смесь старины и современности: рояль, отделанный золотом, и картины современных художников, которых я не знал. Мириам объяснила:
— А это не книжные полки, а бар. — То, что казалось томами (в шикарных переплетах с золотым обрезом) Шекспира, Милтона, Диккенса и Мопассана, на самом деле было дверцей шкафа, содержавшего бутылки вина, виски, шампанского и более дюжины разных ликеров. Мириам сказала:
— Если хотите выпить и забыть ваши заботы, можете это сделать.
— Нет, спасибо, не сейчас.
— Макс был здесь несколько раз. Он пьет как лошадь. Может разом опрокинуть бутылку коньяка и не пьянеет, только становится веселым. Хозяйка дала мне полную свободу в этой квартире: я могу здесь есть, пить, принимать гостей. Она изливает мне душу. Что это за безумие, которое охватило ее? Когда я вспоминаю время, проведенное в темной дыре в доме моей учительницы, оно кажется мне похожим на фантазию. А сейчас у меня есть — по крайней мере, временно — все, чего я хочу. Но почему-то я не счастлива.
— Почему? — спросил я.
— Скажите мне вы. Возможно, я прошу слишком многого. Существует такая вещь, как счастье?
— А чего именно вам не хватает?
— Если бы я знала. Сейчас поездка Макса в Польшу окончательно определилась, он просит меня поехать с ним, но мысль о том, чтобы вновь оказаться там, ходить среди могил, вызывает во мне дрожь. Однако он для меня отец, любовник, муж — все, что у меня есть на земле. С тех пор, как моя мать ушла с этим обманщиком, я утратила все чувства к ней. Я знаю теперь, какова она: скверная женщина, которая не может любить никого, кроме самой себя. Отец сделан из того же теста. Вы, конечно, думаете, что яблочко недалеко катится от яблони. И вы правы. Как я могу быть другой, если я их дочь? Я прекрасно понимаю, что вы обо мне думаете.
— Нет, не понимаете.
— Я все понимаю. Я люблю Макса, но если у него есть другие женщины и если он поддается всем своим безумствам, то почему бы и мне не делать того же самого? Он убеждает меня найти другого мужа и даже как-то сам предлагал его найти. Или он чувствует себя виноватым, или хочет отделаться от меня? Может быть, вы поймете все лучше, чем я.
— Как я могу понять? Я знаю вас меньше суток. Вчера в это время я не подозревал о вашем существовании. Я даже думал, что Макс мертв.
— Вы правы. Вы, может, знаете меня меньше суток, но я знала вас пять лет. Был ли когда-нибудь написан роман о женщине, которая знает мужчину пять лет, тогда как он знает ее только один день? Герой мог бы быть писателем, похожим на вас, а героиня кем-то вроде меня.
— Он мог бы быть и актером, — сказал я.
— Верно, но я никогда не могла бы полюбить актера, который повторяет, как попугай, чужие слова. Я могу любить только человека, который говорит собственные слова, пусть они даже будут лживыми или безумными. Правда состоит в том, что мы с вами одного поля ягоды.
— И вы даже не хотите иметь детей.
— Я хочу тебя, — сказала Мириам.
Мы обнялись и смотрели друг на друга, крепко прижавшись. Наши глаза, казалось, спрашивали: «Ты готов?» Однако вопрос остался без ответа, потому что начал громко звонить телефон. Он разбудил Диди, и мы услышали его плач.
— Погоди! — воскликнула Мириам и оторвалась от меня.
Это была ее хозяйка, объяснившая, что она неожиданно возвращается. Я, конечно, понял, что мне следует уйти. Мириам пошла в комнату Диди, успокоила его и вышла, чтобы поцеловать меня на прощание. Ожидая лифта в холле, я обернулся; Мириам с опечаленным видом стояла в дверях. Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга, пораженные страстным желанием.
На следующее утро в редакции газеты меня позвали к телефону, и когда я взял трубку, голос, говоривший на польском идише, сказал:
— Вы писатель Аарон Грейдингер?
— Да; можно спросить, кто говорит?
— Хаим Джоел Трейбитчер.
Я знал, что это друг Макса и также дядя Хэрри Трейбитчера, его доверенного брокера на бирже.
— Недавно мне прислали ваш роман, — продолжал он, — и я прочитал его от корки до корки. Как писатель помнит такие вещи? В вашей книге есть такие слова и выражения, каких я не слышал с тех пор, как умерла моя бабушка Тиртза-Мейта, мир праху ее.
Мне хотелось сказать ему, какая неожиданная честь для меня слышать его, но я был не в состоянии прервать поток его слов. Он говорил так громко, что я держал трубку на некотором расстоянии от уха. Его речь содержала певучие интонации Бет Мидраш[61], хасидского штибл, и маклеров черного рынка, торгующих акциями, но с оттенком германизированного идиша, на котором разговаривали в залах сионистских конгрессов.
— Как вы все это помните? — продолжал он. — Вы убедили Ангела Забвения Пуру не оказывать на вас влияния? Вы в самом деле напеваете «армимас, рмимас, мимас, имас, мае» при окончании Субботы после Хавдала[62]? И вы никогда мальчиком не выпивали воду, которую ваша мать — да покоится она в мире — оставляла после замешивания теста? И никогда не съедали сухожилия, не позаботившись прежде связать рукава рубашки с арба канфес[63]?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!