Призрак из страшного сна - Анна Ольховская

Очень болезненно и непривычно.

А Александр Лазаревич не любил ничего непривычного. Особенно когда это касалось чувств и эмоций. К своим тридцати пяти годам он давно избавился – как он думал – от такой ерунды.

И вот сидит у него в машине деревенская девчонка… Хотя нет, не девчонка уже – даже сквозь синяки и кровоподтеки заметна округлая женственность тела, синева глаз, спелое пшеничное золото волос…

Дворкин скрипнул зубами, встряхнул головой, как лошадь, отгоняющая назойливую муху, и выскочил из машины, бросив короткое:

– Жди меня здесь!

А потом пнул ногой калитку, искренне надеясь, что Петр Лобов будет дома.

Он и был – сидел на лавке и чинил упряжь. И совершенно ошалел, когда дверь распахнулась, с силой ударившись о стену, и в горницу влетел злой как черт барский пес.

Лысый, страшный, в своих черных очках.

Он подлетел к Петру, легко, несмотря на немалый рост и вес Лобова, сдернул того с лавки, ухватив за рубаху на груди, и прошипел, приблизив свои черные стекляшки почти вплотную к лицу мужика:

– Ты мне что обещал, убогий?!

– Это вы про что, барин?

– Ты мне тут дурака не включай! Вы что с девчонкой творите, а?

– А чего, я ничего! – пожал плечами Лобов. – Я ее не трогаю.

– Зато позволяешь деревне ее трогать! Всякой мелкоте пузатой камнями в нее швырять! Эта же твоя родная дочь! И носит твоего внука или внучку!

– Ублюдка она носит, а не внука, – угрюмо проворчал Петр. – Мне по деревне пройти стыдно, все пальцами показывают!

– Ах тебе стыдно? – недобро усмехнулся Дворкин. – Так сейчас еще стыднее будет!

И он поволок Петра во двор.

Где и отметелил его теми же вожжами, которыми Петр недавно порол дочь.

На диковинное зрелище сбежались посмотреть односельчане. На пороге охала и причитала жена. В окно со странным выражением лица – если честно, больше всего похожим на одобрение – за происходящим наблюдал Матвей. За его плечами суетились младшие.

Марфа не смотрела. Она зажмурилась, вжалась спиной в сиденье и хотела только одного – пусть все кончится побыстрее и ее отвезут в замок. В новую жизнь.

Наконец Дворкин выдохся, швырнул вожжи на спину распростертого на земле Петра и, тяжело дыша, повернулся к собравшимся:

– А, прибежали! Так вот, холопы, зарубите на своих носах: Марфа Лобова отныне – кормилица и нянька наследника! Любой, кто хотя бы косо на нее посмотрит – не говоря уже о том, чтобы камень бросить или ударить, – будет наказан так же, как только что я наказал Петра Лобова, ослушавшегося моего приказа! Всем понятно?

– Да, понятно, чего же не понять, конечно! – разноголосо и подобострастно откликнулась толпа.

И для Марфы наконец началась новая, почти сказочная жизнь.

И разве могла она отплатить черной неблагодарностью за эту жизнь? За чистенькую светлую комнату в замке? Да еще и со своей ванной комнатой!

За покой и уют? За хорошее к ней отношение со стороны Кульчицких? Да, холодновато-безразличное, да, ее осматривали, как дойную корову, прежде чем взять на место кормилицы и няньки. И в город, в какой-то дорогущий медицинский центр, ее тот же Дворкин отвез, и там ее прогнали по всем врачам, и анализы взяли, и всякие там УЗИ сделали. И сказали, кстати, что у нее будет мальчик.

Эта новость не слишком обрадовала Марфу – она хотела девочку. Потому что мальчик… Он постоянно будет напоминать ей об отце. Оставалось только надеяться, что ребенок будет похож на нее, а не на…

Марфа даже мысленно старалась не называть этого имени.

В общем, обследование показало, что Марфа Лобова абсолютно здорова – если не считать синяков и ссадин разной степени давности.

Прочитав об этом в медицинском заключении, Дворкин вновь напряг челюсти и всю дорогу обратно молчал.

Он вообще вел теперь себя как-то странно с Марфой. Словно бы даже избегал встреч с нею. Но девушка ощущала его заботу во всем.

Теперь даже посмотреть в ее сторону косо никто не осмеливался. А односельчане, работавшие в замке или приезжавшие по делам, кланялись и величали ее Марфой Петровной.

Именно поэтому хорошенький здоровенький мальчик, ее сынок, лежал сейчас в кружевных пеленках рядом с Магдаленой Кульчицкой, а она несла в пещерку с горячим источником чешуйчатого уродца.

Марфа не знала – что будет дальше, как она справится?..

Но и убить этого несчастного малыша она не могла. И даже бросить его в лесу – пусть звери разберутся – тоже не могла.

Странный ребенок уже успел привязать ее к себе. И в первую очередь тем, что с рождения стал изгоем, не нужным даже собственной матери. А что это такое – быть изгоем, девушка успела узнать на своей шкуре.

Когда Марфа углубилась достаточно далеко в лес, где уже можно было не опасаться встретить кого-то из односельчан, она развернула пеленку, чтобы посмотреть – жив ли мальчик? Уж очень тихо он лежал всю дорогу, словно мертвый.

Или будто понимал – кричать и плакать нельзя.

Но как только Марфа откинула пеленку и июльское солнце пощекотало лучами чешуйки малыша, он сморщился, чихнул и закряхтел, ворочаясь в пеленках.

– Здрасьте-пожалуйста! – улыбнулась Марфа. – Ты что же, опять испачкался? Знаешь ли, дружочек, у нас с тобой сейчас с пеленками не очень. Так что придется тебе голеньким побыть. Пока полежи вот тут, а я соберу травки нужные.

Марфа положила малыша на мягкий мох, развернула пеленки – чему, кстати, мальчик явно обрадовался, оживленно задрыгав ручками и ножками, – и начала собирать лечебные травы, вспомнив уроки бабы Клавы.

Успокоительные, от кожных болячек, укрепляющие, обезболивающие… Все, что могло понадобиться этому, как сказал доктор, обреченному на смерть ребенку.

– Это мы еще посмотрим, Павлушка, кто из вас раньше помрет – ты или тот профессор пузатый, – приговаривала Марфа, собирая травы. – Ишь ты, не жилец! Жилец ты, Пашенька, жилец, еще какой жилец! И болячки твои мы вылечим, и будешь ты у нас красивый-прекрасивый!

Малыш гугукал и пускал пузыри, словно отвечая ей. А Марфа только сейчас сообразила, что называет мальчика именем, которое она выбрала для своего сына.

Павел. Пашенька. Павлушка.

Набрав довольно приличную охапку трав и добавив несколько пластин мягкого мха, Марфа увязала ее своей косынкой, закинула за спину, подняла малыша и двинулась дальше.

В пещерке никто с момента последнего визита сюда Марфы так и не побывал. И не мог побывать – найти вход, не зная о его существовании, было невозможно.

– Ну вот, – Марфа подняла керосиновую лампу повыше, осветив пещеру, – это теперь твой дом, Павлушка. Ты не бойся, тут и зимой очень тепло – от воды, наверное. И от этой, что снаружи, и от подземного источника. Со светом мы с тобой что-нибудь придумаем потом, а пока я тебя обустрою и побегу обратно.