Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

уставного «смирно!», скомандовали «господа офицеры!». Затем «отделениями, правые плечи вперед» вытянулись в колонну и пошли на вокзал, там сели в поезд и покатили в Петербург. С Царскосельского вокзала по Загородному, опять же строем, промаршировали на Петербургскую сторону, к зданию училища. Конец не близкий, но молодым ногам при повышенном настроении все было нипочем. В этот день мы все были на ногах с семи часов утра, оттопали в строю километров двадцать, и никто не чувствовал ни малейшей усталости. После позднего завтрака в столовой училища все поднялись в роты, где на каждой койке было уже в порядке разложено офицерское платье. Об этом позаботились старые служители, которых в роте было по одному на десять юнкеров и которые в обыкновенные дни за особую плату чистили нам платье и сапоги. Все мы стали мыться и переодеваться, и должен сказать, что никогда в жизни – ни раньше, ни после – я с таким удовольствием не одевался.

Уже на офицерском положении в училище полагалось жить еще два дня. Нужно было сдать книги и казенные вещи, получить 250 рублей, которые казна давала на шитье офицерской формы, расписаться во многочисленных списках и ведомостях и, наконец, проститься с начальством. Но это все потом, а сейчас, в новой форме, нужно было как можно скорее ехать в город. Военное училище, даже и для офицеров, не могло превращаться в гостиницу. Поэтому все внешние правила продолжали строго соблюдаться. Каждый приходящий и уходящий должен был пройти в дежурную комнату и явиться дежурному офицеру. Но какая разница со страшной процедурой былых отпускных дней. В этот раз, задерживаясь у зеркала только для того, чтобы лишний раз на себя полюбоваться, молодые люди в застегнутых доверху серых летних пальто, легким офицерским шагом проходили по коридорчику, по-офицерски брали под козырек и говорили: «Господин капитан, разрешите ехать в город». Капитан приподымался с места, протягивал руку и говорил приблизительно в таком духе: «Поздравляю вас, только позвольте вам по-товарищески посоветовать… не увлекайтесь… легче на поворотах. Вы понимаете, неприятно все-таки было бы первую ночь в офицерском звании провести в комендантском управлении…»

На это отвечали вежливой улыбкой и заверением, что мы, мол, не маленькие, свою меру знаем и вести себя умеем. И нужно отдать справедливость молодежи нашего времени. Хотя в вечер производства все петербургские рестораны, все сады и увеселительные заведения были полным-полны мальчиками в свеженькой офицерской форме, из которых огромное большинство прощалось со столицей навсегда, безобразий и пьяных скандалов не было почти вовсе. Правда, и публика смотрела на новоиспеченных защитников отечества ласково и, случалось, их покрывала.

В этот приснопамятный вечер, около шести часов, я вышел из подъезда училища, сел на самого лучшего извозчика, посулил ему рубль – обыкновенная плата была полтинник – и велел ему ехать в Семеновский полк. До сих пор помню, что отдававшие мне честь городовые, тогдашние милицейские, и мое собственное чужое мне отражение в зеркальных окнах больших магазинов доставляли мне жгучее удовольствие. С «генералами» было заранее условлено, что в этот день я буду обедать в собрании. По виду я его уже хорошо знал, но внутри еще ни разу не был. Собственно говоря, приходить в офицерское собрание до представления командиру полка и до отдачи в приказе, было не совсем ловко, но «генералы» были отнюдь не формалисты, а наткнуться в этот час на кого-нибудь из старших было мало вероятия.

Когда я вбежал по лестнице и вошел в переднюю, со скамейки у окна, медленно положив газету и сняв с носу пенсне, поднялся высокий худой старик с большими седыми усами. На нем был семеновский офицерский сюртук без погон, с рукавами, обшитыми фельдфебельским широким галуном, а на груди колодка орденов с крестами Георгиевскими и румынским. Через час я узнал, что фамилия старика Колесников, что он бывший наш солдат Государевой роты, участник Турецкой войны и что он служит у нас вольнонаемным швейцаром в ожидании вакансии в роте дворцовых гренадер, где, на его несчастье, старики живут да живут и помирать не собираются. Старик медленно подошел ко мне, неторопливо помог снять пальто и, наклонив голову, тихо, но очень отчетливо выговаривая каждую букву, сказал:

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие. Имею честь поздравить с монаршей милостью. Быть может, прикажете называть ваше сиятельство?

– Благодарю вас, – говорю, – нет уж, зовите меня, пожалуйста, просто благородие.

– Слушаю, ваше высокоблагородие.

Еще позже я узнал, что по традиции все офицеры в гвардии назывались «высокоблагородиями» и что со всякой «монаршей милости» Колесникову полагалась контрибуция в размере «трешницы» или «пятишницы», так как не было случая, чтобы он позабыл принести юбиляру надлежащее поздравление. Связь с полковой канцелярией была у старика хорошо налажена. Внес контрибуцию и я, и не позднее, чем в тот же вечер.

В передней на вешалке висело пять пальто, пять фуражек с синим околышем и пять шашек.

– Скажите, пожалуйста, что, подпоручик Рагозин здесь?

– Так точно, здесь, как прикажете доложить?

– Скажите, подпоручик Макаров.

Назвать себя в первый раз в жизни офицерским чином, не скрою, было приятно. Швейцар Колесников медленно подошел к стене и нажал кнопку звонка. Через минуту явился молодой, видимо, очень шустрый солдат в белой рубашке. С ним важный швейцар Колесников заговорил в других тонах, тем же тихим голосом, но строго и повелительно: «Доложишь их высокоблагородию поручику Рагозину, что их высокоблагородие поручик Макаров их ожидают». Солдатик исчез.

Никогда за один день мне не приходилось слышать, чтобы так много говорилось о «высоком благородстве» самых обыкновенных подпоручиков. При всей дисциплине и порядке и при строжайшем чинопочитании, в училище это дело было поставлено много проще. Без всякой китайщины говорили: «капитан Бирюков» или «командир батальона». Даже нашего генерала, который по закону носил титул «превосходительства» и был генерал-лейтенант, называли просто «начальник училища». Не водилось в училище и этого антиграмматического и противоестественного сочетания подлежащего в единственном числе со множественными местоимением и сказуемым. Например, «их высокоблагородие капитан Квашнин-Самарин вышли». Говорилось просто и деловито: «капитан Тарасенков ушел» или «ротный командир приказал» и т. д. в этом духе. Во время таких моих размышлений открылась дверь, и в переднюю «вошли» Алексей Рагозин, он же «генерал Ра». Мы расцеловались и я, наконец, вступил полноправным членом в тот храм товарищества, дружбы и двухсотлетних традиций, который назывался: «Офицерское собрание лейб-гвардии Семеновского полка».

По первому взгляду особенного впечатления собрание на меня не произвело. Великолепия, которого я ожидал, не было и помину. И вещи, и мебель, хотя и были все основательные и отличного качества, имели вид не новый и достаточно потертый.