Шпионские и иные истории из архивов России и Франции - Петр Черкасов

Но если у русских солдат-дезертиров революция во Франции не вызвала никаких симпатий, то весьма своеобразного поборника она нашла в лице священника посольской церкви в Париже иерея Павла Криницкого, о чем свидетельствуют донесения графа Ивана Матвеевича Симолина вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману. Эти донесения рисуют весьма отталкивающий образ самодура, ум которого, перефразируя Симолина, «возбудился принципами» Декларации прав, где иерей сумел усмотреть оправдание творимым им бесчинствам. Есть смысл привести полностью текст одного такого донесения И. М. Симолина, из которого становится понятным существо «дела» о. Павла Криницкого37.

В Государственную Коллегию Иностранных дел

Доношение

Находящийся здесь, при Российской посольской церкви Священник Павел Криницкий, со времени своего приезда, ведя себя самым порочным и соблазнительным образом, многократно побуждал как моего предшественнника Князя Ивана Сергеевича Барятинского, так и меня, выговаривать ему то словесно, то письменно, а иногда и стращать донесением его бесчестного поведения в Государственную Коллегию Иностранных дел, что часто хорошее действие производило. Со времени же здешней Революции Право Человека, вступив ему в голову, закружило его до такой степени, что он более ни приходить ко мне на требования по Церковным делам, ни повиноваться не хочет. На возражения же мои отвечает, что он позовет меня к суду в здешний дистрикт.

Такое самовольное поведение почел бы я за глупость, если бы оно касалося одного меня, и имело бы когда-нибудь конец. Но как оно со дня на день сильнее становится и трогает многих, особливо учащающих церковь, из коих Княгине Наталье Петровне Голицыной отказал прийти по долгу Христианскому; переводчику Петру Дубровскому многажды без всякого права и причины запирал ворота; живописца Пискорского острамил в Церкве самым непристойным образом и в присутствии людей. На другого, так же молодого человека, учащегося в здешнем Университете, напал на улице с палкою, и если б сей последний не поступил с ним великодушным образом, попал бы он, Священник, в здешнюю тюрьму. Церковнику Чернявскому, как можно усмотреть из прилагаемой при сем от него жалобы, не перестает делать самые страмные нападения, говоря, что он, будучи в Покровительстве Преосвященного Митрополита Санкт-Петербургского, не боится никого, и имеет совершенную над ним власть.

Чего для прошу покорнейше Государственную Коллегию Иностранных дел все сии безчинства того Священника в Святейший Правительствующий Синод с требованием, дабы, опасаясь чего горшего от сего Самовола, соблаговолено было его от сего поста отозвать, а на то место определить для Христианских душ находящихся здесь Нашего исповедания Россиян и Греков, другого Человека скромного и постоянного, который бы во всем поступал сходственно своему сану, прилично важности веры и в честь Отечества; с церковниками же своими не буянил.

К «доношению» И. М. Симолина была приложена жалоба дьякона посольской церкви Зиновия Чернявского, подвергавшегося особенным издевательствам со стороны самодура-иерея. Дьякон был старожилом русской колонии в Париже. Он исправно служил в храме в течение тридцати трех лет – с 1759 года, пережив нескольких настоятелей, семь посланников и поверенных в делах.

И лишь с приездом в Париж в 1783 году о. Павла Криницкого спокойная жизнь о. Зиновия, да и всей церковной общины, сменилась раздорами и конфликтами, виновником которых, по общему мнению, был новый священник. Еще прежний посланник, князь И. С. Барятинский, пытался урезонить о.Павла, но в 1785 году он был отозван в Петербург, а сменивший Барятинского И. М. Симолин, будучи лютеранином, старался не вмешиваться в дела православного прихода.

Лишь после 14 июля 1789 гогда, когда о. Павел, по-своему интерпретировавший Декларацию прав человека и гражданина, стал в буквальном смысле общественно опасен, тайный советник Симолин обратился в Иностранную коллегию с просьбой убрать из Парижа разбушевавшегося иерея; от его издевательств пострадала даже беременная дьяконица-француженка, у которой случились преждевременные роды. «Смею еще раз разорвать свое молчание, – писал дьякон Симолину по этому поводу, – прося Вас, Милостивейший Государь, сжалиться над моею старостию и слезами жены моей, которую поносил он (о. Павел. – П. Ч.) публично самыми безчестными и непристойными словами…»38Последующее развитие событий показало, что в Коллегии иностранных дел (или в Святейшем Синоде?) не посчитали в тот момент нужным заменять священника посольской церкви. Дело в том, что и само посольство, и все его члены, включая священнослужителей, в скором времени должны были покинуть Париж, так как Екатерина II после неудачного бегства Людовика XVI и его семьи в июне 1791 года приняла решение свернуть дипломатические отношения с Францией. В феврале 1792 года она отозвала оттуда своего посланника И. М. Симолина, а в июне 1792 года – и поверенного в делах М. С. Новикова. После отъезда из Парижа русских дипломатов священнослужители посольской церкви некоторое время оставались там одни, готовясь к возвращению в Россию. Отец иерей окончательно распоясался. Он нередко избивал несчастного дьякона прямо в храме, не допускал его к службе, не выдавал положенных денег на оплату жилья. «Я не боюсь никого, – бахвалился поборник прав человека, – я сам министр в моем доме»39. Когда же о. Зиновий обратился к о. Павлу с просьбой выдать ему оставленные посланником средства для проезда на родину, иерей злорадно ответил: «Денег я тебе не дам… ты взял себе покровителем Симолина, а пойди же теперь бегай за ним, или пусть он тебе заплатит с своего карману»40.

В августе 1792 года, оставив дьякона без средств к существованию, о. Павел Криницкий выехал из Парижа и прибыл в Брюссель, где в это время находился И. М. Симолин, следивший из Бельгии по поручению императрицы за развитием событий во Франции. Там иерей обратился к Симолину с просьбой о выделении ему с семьей дополнительной суммы на проезд в Россию. «Смею приметить Вашему Сиятельству, – просил недавний вольнодумец, – что в рассуждении моих маленьких детей я не мог ехать морем, а должен пуститься в путь сухим путем с Брюсселя. Вашему Сиятельству небезызвестно, что положенные деньги на проезд для сухого пути не могут быть довольны, но я полагаюсь на милость Всемилостивейшей Монархини, которую тем скорее могу одержать, чем скорее Ваше Сиятельство примете на себя труд о сем доложить общей нашей Матери. Сиятельнейший граф! – униженно завершал он свое прошение. – Не оставьте оказать сие человеколюбие тому, который вечно вас благодарить не престанет, за честь оставляя себя Вашего Сиятельства Милостивого Государя всепреданнейшим слугою»41.