Гроза тиранов - Андрей Муравьев

Пожатие девушки немного помогло. Способности мыслить и разумно воспринимать окружающее, почти покинувшие слабеющий разум, вернулись. Алекс скосил взгляд на собственный бок. И обомлел.

Чудовищные волдыри, налившиеся кровью и водой, кровавые лоскуты кожи – все опадало, растягивалось, исчезало. Кожа постепенно из кирпично-красной превращалась в нежно-розовую, здоровую и новую. Складки, ужасающие шрамы растягивались, обрезки пузырей иссыхали, опадали и, отвалившись, убирались ловкими пальцами колдуньи, разрезы сходились.

Бабка откинулась к стене и громко выдохнула.

– Устала…

Девушка тут же отпустила руку Потемкина. С тоненькими пальчиками, державшими его ладонь, исчезло и то, что давало ему возможность удержаться на краю сознания. Алекс тут же провалился во тьму.

Последнее, что он заметил, было довольное лицо старой знахарки.

Утром он очнулся почти здоровым.

Впервые его не терзало собственное тело. Бок покалывало, но той зубодробительной, выкручивающей дугой боли уже не было. Чтобы понять, как хорошо быть здоровым, надо хоть изредка серьезно пожить на краю и заглянуть за ту сторону. Потемкин был счастлив.

Рука его, замотанная в тряпки и пережатая лубками, и та не беспокоила.

Парень рывком сел на лежанке, попробовал встать на ноги.

Дедок с кинжалом едва успел подхватить его. В последний момент голова пошла кругом. Алекс минуту отдышался и повторил попытку. На этот раз ноги не подвели. Он стоял. Качался, опирался на руку своей пожилой «няньки», стены и крыша плыли, руки дрожали, но он стоял.

Алекс усмехнулся.

Рядом залыбился дед.

– Горазд ты спать, русский.

Алекс не понял.

– Чего?

– Говорю, ты три дня почти продрых.

Слова сербского языка все также были понятны. Алекс так обрадовался тому, что все еще понимает окружающих, что почти пропустил смысл фразы.

– Как это?

Дедок усмехнулся.

– Старая Бона предупредила, что ты проваляешься долго. Но то, что будешь без памяти почти три дня – такого уговора не было… Жалко… – неожиданно прибавил он.

Алекс все еще просто наслаждался своим новым ощущениям.

– Жалко… – снова выдавил дедок.

– Чего жалко?

– Да жаль, что прогнали мы этих цыганок… Они, конечно, еретики, те же турки их больше наших гоняют… Но полезная была знахарка. Многих с того света вытянула.

– Так за что прогнали-то?

Дед удивленно посмотрел на недоумевающего Алекса.

– Арамбаши[25]сказал, чтобы за братом его присматривали, старой карге лично корзиной явств и тюком одежды доброй поклонился, дабы брата его выходила… А ты в беспамятстве лежишь… Скоро он вернется. С кого спрашивать будет?

Дедок вздохнул.

– Карабарис на руку быстр зело и в гневе страшен… Не станет разбираться… Вот и прогнали старуху с девкой ее… А жаль. Многих юнаков она выходила, могла бы и далее полезность приносить…

Потемкин сел на лавку.

– Верните… Если еще сможете.

Присел и старичок.

– Не-а. Уже нельзя. Турки все горы у дорог перетряхнули, искали тех, кто на янычар напал. По мне так зря, конечно… Сокола в небе сетью не словишь. Зато другой шушеры нахватали… И этих тоже.

– Кого?

– Цыганок приблудных… Да то неважно уже… – он обхватил парня за плечи. – Хорошо, что ты ожил. Будет, чем перед арамбаши похвалиться.

Слабость все-таки сказалась. Под горло подступила тошнота, закружилась голова.

Алекс помнил, как он требовал от дедка, чтобы на поиски лечивших его колдуний отправили всех, кто был. А дедок только удрученно покачивал головою. И последним, что промелькнуло перед глазами, был образ младшей знахарки. Ее губы шептали что-то, звали, требовали, но разобрать юноша ничего не смог.

Через неделю вернулся из похода отряд Джанковича.

К тому времени, Алекс уже понемногу ходил. Во двор, до плетня, иногда на дорожку, вьющуюся между скромными лачугами мазанками, редко – до соседнего домика, где жила одна из присматривающих за ним теток.

Заговоры изгнанной колдуньи сотворили чудо, но он все еще был очень слаб. Да и левая рука внушала серьезные опасения. Толстый Али выдрал с мясом ногти с четырех пальцев и переломал почти все суставы. Кровоточащую культю назвать кистью мог только большой оптимист. Мусульманский лекарь наложил лубки, но присматривать за тем, чтобы все срасталось правильно, здесь было некому. Алекс всерьез опасался, что в новой жизни ему придется обходиться только правой рукой.

Старый Мирко, дедок, приставленный к нему, утверждал, что и с большими ранами добрый юнак сможет бить злого турка. Но Алекс пока не рвался в бой. Истеричный запал, с которым он выдирал ружье из пальцев мертвого янычара, ушел, уступив место законной любознательности. Он изучал окружающий мир, время, в которое его забросила причудливая нить судьбы, людей, одежду, обычаи. Все, что его окружало.

Если что-то было непонятно, он спрашивал, если не понимал, спрашивал еще раз. Местные уже не пугались необычности интересов странного больного и часто с большим энтузиазмом объясняли тому, что и как тут устроено.

Так он понемногу освоился в неприхотливом местном меню, где все разнообразие сводилось к блюдам из фарша и разного рода супам, выучил название предметов своей одежды, такой необычной и удобной, хоть и несуразной на первый взгляд. Усвоил понятия местного этикета и сложную систему родоплеменных отношений в селе.

Чета Джанковича появилась в селении вечером.

Два десятка запыленных, изодранных мужчин несли несколько тюков с одеждой, небольшой сундучок и четверо носилок с ранеными. Местные гайдуки звали своего атамана Карабарисом,[26]подчеркивая его любовь к этому цвету. Но сегодня вечером он и в самом деле казался черным. Такого хмурого выражения лица Потемкин у своего новоиспеченного родственника еще не видел. От насупленного предводителя старались держаться подальше, но Алексей рассчитывал, что на брата это не распространяется.

– Что случилось?

Барис тяжело зыркнул, вполголоса ругнулся под нос и присел на скамеечку, на которой отдыхал Потемкин.

– За две сотни пиастров положил троих человек! И еще четверо ранены! – кулаки арамбаши сжимались все больше при каждом слове, пока окончательно не побелели. – Чертов турок!

– Так плохо? – Алексей не знал, как реагировать.