Экспедиция "Тигрис" - Тур Хейердал

Хотелось бы начать плавание и выйти из Аравийского залива до начала зимних дождей; стало быть, индейцам следовало приступить к работе возможно скорее после просушки срезанного в августе камыша. Но в сентябре в болотном краю еще стоит сильная жара, а индейцы племени аймара привыкли к прохладному разреженному воздуху, живя на своем озере на высоте 3,5 тысячи метров, в окружении снежных вершин. Столь резкая перемена климата могла оказаться пагубной. Надо было повременить с их приездом, пока не спадет зной, к тому же позаботиться о постепенной акклиматизации. Вот как мы поступили: с голого островка на озере Титикака переводчик проводил индейцев в боливийские дождевые леса в истоках Амазонки, там они две недели отдыхали, привыкая к теплому воздуху, после чего вместе с моим мексиканским другом Германом Карраско, будущим участником экспедиции, вылетели из Ла-Паса в Багдад.

Министерство информации Ирака любезно предложило установить кондиционер в предназначенном для них номере на втором этаже гостиницы. С окна на первом этаже сняли аппарат, похожий на клетку для канарейки, и перенесли наверх. И начались мои мытарства. Целыми днями кондиционер висел, не подавая никаких признаков жизни, словно и впрямь речь шла о заброшенной клетке, потом вдруг принимался рычать, как будто в нем поселились лютые тигры, или же рокотал и дергался, точно вертолет, тщетно пытающийся оторваться от земли. Наконец, в тот самый день, когда прибыли индейцы, случилось чудо: из страховидного ящика в пустую комнату вырвался леденящий ветер.

К этому времени тихий приют на берегу реки успел превратиться если не в сумасшедший дом, то, во всяком случае, в нечто вроде перенаселенного морского курорта. Первыми в гостиницу ввалилась обвешанная со всех сторон камерами и треногами пятерка арабов-телевизионщиков из Багдада, которые тотчас принялись целиться в нас своими объективами из-за каждого угла. Их устраивал только номер Шакера, и он перешел в комнату к директору и инженеру. Не успели они разобрать свои вещи, как другая пятерка, операторы Би-би-си, оккупировала вестибюль и заставила все лестницы и коридоры несметным количеством ящиков, сумок и жестяных коробок, пока их арабские коллеги не согласились любезно освободить бывший номер Шакера и занять комнату на втором этаже рядом с «вертолетной базой», забронированной мной для индейцев. Следующим прибыл учтивый, безупречно владеющий английским языком, тихий молодой араб — Рашад Назир Салим, студент-искусствовед из Багдада. По рекомендации Норвежского консульства он должен был представлять Ирак в составе моей команды. На первый взгляд столь утонченная натура не очень-то подходила для опасного морского предприятия, но я все же вселил Рашада к Эйч Пи. Дальше один за другим стали появляться какие-то потные, усталые субъекты, мечтающие о холодном пиве, ванне и кровати после семичасовой тряски на багдадском такси под палящим солнцем. Немецкий журналист. Фоторепортер из США. Газетчик из Багдада. Шведский журналист. Два норвежских репортера. Еще один немец. Потом я сбился со счета. Кроткий директор гостиницы всех привечал и несколько человек разместил в кладовой на матрацах между горами постельного белья, которое грозило обрушиться на постояльцев от громкого храпа.

Казалось, стены гостиницы «Сады Эдема» оттопыриваются от напора изнутри, а ведь еще не приехали главные действующие лица. Кроме индейцев из Южной Америки ожидались трое индийских кормчих из Бомбея, не говоря уже о членах экспедиции, уроженцах Азии, Европы и Америки. В отчаянии я связался по телефону с Багдадом; из министерства ответили, что страна по-прежнему закрыта для туристов и журналистов, однако власти, верные своему слову, впускают всякого, кто ссылается на меня. Мне пообещали впредь руководствоваться составленным мною списком, но предупредили, что из Багдада уже едут в Эль-Курну еще репортеры...

Было условлено, что через знойную равнину индейцев провезут к нам ночью. В жаркий полдень перед битком набитой гостиницей остановилась многоместная легковая машина, из которой выбралась пятерка коренастых коротышей в тяжелых шерстяных пончо и вязаных шапочках с наушниками. Они молча обняли меня — так у аймара принято приветствовать вождей, и так они в Осло обнимали норвежского короля, — поздоровались с остальными за руку и поднялись следом за мной на второй этаж. Каждый нес в руке маленькую сумку, и я знал, что в сумке лежит озерный голыш и деревянный крючок: единственный инструмент, которым они пользовались, работая с камышом и веревками. Войдя в номер, вся пятерка замерла перед благодатным ящиком, рычавшим голосом белого медведя. Пока они наслаждались прохладой, я рассматривал сияющие радостной улыбкой знакомые лица. Паулино Эстебан и братья Хуан, Хосе и Деметрио Лимачи — индейцы племени аймара с острова Сурики на Титикаке; пятым был их боливийский переводчик Луис Себальос Миранда, сотрудник Музея Тиауанако в Ла-Пасе.

Стоические лодочные мастера не проявили никаких эмоций при виде нескончаемых штабелей камыша в Садах Эдема. Но перед Адамовым древом они почтительно остановились и обнажили черноволосые головы. После чего снова обратились лицом к берди. Взяли несколько стеблей, разломали на мелкие куски и невозмутимо вынесли приговор: для строительства судна не годится. Наши местные друзья, болотные арабы во главе с Гатаэ, окружив нас любопытствующим кольцом, смотрели на заморских коротышей, как на пришельцев с другой планеты. С удивлением услышали они, что племя этих лодочных мастеров называется аймара, но еще больше изумили их мои слова, что соседи аймара зовут себя уру и живут на плавучих островах, совсем как здешние арабы. Названия-то какие знакомые: Амара — один из соседних городов, и до развалин Ура не так уж далеко!

Гатаэ попросил меня объяснить индейцам, что сейчас камыш и впрямь ломкий, как бумага, но стоит его намочить, и он будет тугим и гибким, не хуже каната. Известное дело, сказали индейцы, такими же свойствами обладает камыш тотора на озере Титикака. Да только все равно берди не годится. Взять тотору — у нее сплошной ровный стебель, как и у папируса, из которого они вязали для меня «Ра II» в Африке. Папирус даже толще и лучше, чем тотора. А тут стебель расходится, как у травы, на тонкие листовые пластины, неизвестно, как и подступиться.

И индейцы поспешно ретировались в свою прохладную комнату с рокочущим ящиком. Как бы не надумали возвращаться домой!

И ведь они правы: разница большая. Нам предстоял совершенно новый эксперимент. Только сладковатый запах да рыхлая сердцевина сближает все три материала. У тоторы и папируса сердцевина плотно обтянута тонкой водонепроницаемой кожицей; от корня до зонтиковидного соцветия наверху тянется прямой трехгранный стебель. А у берди кожица и сердцевина свернуты в несколько слоев, как у луковицы; овальный в основании стебель раскрывается кверху длинными острыми листовыми пластинами. Правда, глянцевитая кожица такая же водонепроницаемая, как у папируса, но у берди есть то преимущество, что нет нужды обрезать верхушку, так что вода может просочиться только с нижнего конца, тогда как обрезанные внизу и вверху стебли папируса и тоторы впитывают воду с обоих концов.

Под вечер, когда поунялась жара, индейцы спустились из своей комнаты, чтобы еще раз взглянуть на камыш. У сеньора Себальоса уже был опыт посредничества, и с его помощью мы с Гатаэ сумели убедить титикакских мастеров, что от них требуется только проследить за сборкой корпуса из готовых элементов, а болотные арабы сами подготовят по их указаниям связки нужной величины.