Седьмая ложь - Элизабет Кей

Мне всегда хотелось куда-нибудь пойти поужинать с ней. Я грезила о том, чтобы мы опять остались вдвоем. Но ей нужно быть в кухне, говорила Марни, тем самым она оплачивала свою половину ипотечного взноса за квартиру. Чарльз отчаянно нуждался в женушке, хозяюшке, той, что безраздельно принадлежала бы ему. Но я знала, что не о такой участи мечтала Марни, и была с ней солидарна.

Из коридора до меня доносилась ее реплика на камеру:

– Ну вот, Джейн появилась в нужный момент, когда я и надеялась.

Я тихонько прикрывала за собой входную дверь и останавливалась, чтобы послушать.

– Потому что я могла спокойно выскочить в коридор, зная, что у меня тут ничего не убежит и не пригорит и мне не придется оттирать плиту и спасать пошедший комками соус.

Я слушала, как она колдует в кухне: вот заскребла о дно кастрюли ложка, вот зашипело в сковороде разогретое масло, вот захлопали ящики и дверцы кухонного гарнитура, – а потом в конце концов она произносила ту фразу, ради которой я прислушивалась, которую ждала. Это неизменно было что-то вроде:

– Но вы же помните, что́ я всегда говорю, да? Джейн для меня практически член семьи. И я знаю, что она там сейчас вешает свое пальто, или снимает обувь, или еще что-нибудь делает, а потом спокойно пойдет и нальет себе чего-нибудь выпить или откупорит бутылку – mi casa es su casa[2], и все такое прочее. Если же ваши гости более требовательны, советую вам начинать готовку с тем расчетом, чтобы они подошли уже в конце следующего этапа, когда вы сможете безболезненно сделать перерыв и встретить их как полагается.

Да, в такие моменты я тоже стояла в прихожей одна, но это было совершенно иное ощущение. Тогда квартиру заливал свет, он горел повсюду, горели лампы на потолке и торшеры в каждом углу. Горели ароматизированные свечи, расставленные на декоративных экранах для батарей, на каминной полке, на кофейном столике, мерцающие на каждой горизонтальной поверхности. Я всегда слышала голос Марни: она щебетала что-то, разговаривая сама с собой, со своей аудиторией, со своей неуклонно растущей армией подписчиков. Что-то неизменно булькало на плите, и французские окна, ведущие на балкон, непременно были открыты настежь, так что с улицы доносился свист ветра, шум и гудки машин.

Но в тот вечер квартира была темна, тиха и безлюдна.

Никогда прежде я не бывала тут в отсутствие хозяев. И мне это неожиданно понравилось – понравилось ощущение свободы от чужого присутствия; квартира казалась ничьей, опустевшей.

Я далеко не сразу нашла лейку (под раковиной в ванной) и ключ от балконной двери (в кухонном ящике рядом с чайными ложками). Когда я наконец выбралась на балкон, уже почти стемнело, но можно было различить паутинки, висящие между листьями цветов, тоненькие ниточки, тянущиеся от стеблей к прутьям ограды балкона, поблескивающие в свете фонарей. Я заметила даже паучка, маленького и коричневого, восседавшего в самом центре паутины. Я занесла над ним носик лейки, и струя воды потекла, унося все – и его самого, и паутину, – вниз, на патио.

Домой я вернулась почти в девять вечера.

На следующее утро я сложила в небольшой чемоданчик кое-какую одежду и туалетные принадлежности, которых мне должно было хватить до выходных. Я даже взяла свое постельное белье. Марни и Чарльзу нужен был посетитель, гость, заглядывающий в квартиру время от времени, на полчасика в день, исключительно ради того, чтобы полить цветы. Вместо этого они получили кого-то вроде квартиранта.

Вряд ли они стали бы особенно возражать, но ставить их в известность я не собиралась.

В тот вечер я вошла в их квартиру и снова остановилась в темной прихожей. Этой квартире предстояло стать моим домом – пусть даже всего на неделю. Я зажгла везде свет – в точности так, как любила Марни, – и застелила кровать своим комплектом белья. Потом разложила продукты по полкам холодильника и шкафчикам, включила радиоприемник и принялась осматривать книжные шкафы. Определить, какая часть библиотеки принадлежит Марни, а какая Чарльзу, не составляло труда: его книги в большинстве своем были в темном переплете с золотым тиснением на корешке, ее же – в пастельных тонах, главным образом розовые и желтые, с затейливой вязью заголовков.

Каждый вечер я возвращалась с работы и зарывалась в складки их подушек; тонкий слой темного налета полз вверх по кафельной плитке в их ванной; тусклые пятна бальзама для губ покрывали их зеркала.

Есть что-то очень странное и одновременно расслабляющее в одиноком пребывании в чужом доме. Помнится, я отчетливо ощущала присутствие хозяев, хотя они находились на другом краю земли, нас разделяли часы перелета, целые континенты. У меня было такое чувство, что я вижу эту пару в истинном свете впервые. Я рылась в кухонных шкафчиках, пытаясь узнать, какие приправы у них любимые, а какие так и стоят непочатыми. Прошерстила ящики комода и с изумлением обнаружила, что Марни превратилась в женщину, которая носит нижнее белье исключительно комплектом. Проинспектировала аптечку – полный ассортимент разнообразных обезболивающих на все случаи жизни, леденцы от кашля, бежевые пластыри и термометр в нераспечатанной упаковке – и почувствовала, что теперь знаю Марни с Чарльзом немного лучше, чем прежде.

В прикроватной тумбочке Марни хранилась всякая всячина, ничего примечательного: несколько упаковок бумажных носовых платков, россыпь пробников из косметических магазинов, исписанные ручки, старые открытки, пустые блистеры из-под таблеток, пара старых солнцезащитных очков, дешевенький плетеный браслетик, который она привезла из нашей совместной поездки в Грецию еще в университетские времена. В тумбочке Чарльза я обнаружила три журнала, две закладки, четыре флешки, стопку поляроидных фотографий со свадьбы кого-то из друзей – на одной была запечатлена Марни в синем шелковом платье, которое я помогала ей выбирать, – и в самом дальнем углу красную бархатную коробочку в коричневом бумажном пакетике.

Так что я знала, к чему идет дело; у меня было время морально подготовиться.

В воскресенье днем я все еще валялась в постели, когда Марни позвонила мне во второй раз. Я поднесла телефон к глазам и посмотрела на ее имя, большими буквами написанное на экране, на фотографию – Марни на своей кухне: в фартуке, узлом завязанном на талии, с выбившимися из прически рыжими прядями, заправленными за уши. Я сделала этот снимок два года назад, когда сменила телефон на более новую модель.

Я собралась с духом и ответила.

– Джейн? – закричала она мне в ухо. – Джейн! Ты меня слышишь?

– Ну конечно, – сказала я. – В чем дело? Что случилось?

Я прекрасно знала, в чем дело и что случилось, и тем не менее предпочла станцевать этот ритуальный танец.

– Чарльз сделал мне предложение! – завопила она. – Он попросил меня выйти за него замуж! – Она была совершенно не в состоянии контролировать громкость и скорость потока своих слов. – Сейчас пошлю тебе фотографию кольца. – Судя по звуку, она принялась тыкать пальцами в экран, потом снова поднесла трубку к уху. – Ну как, получила?