Просто пространства - Жорж Перек

Вы бы обращали внимание на проезд семичасового автобуса. Вы бы любили садиться на единственную скамейку в деревне, под столетним вязом, напротив церкви.

Вы бы ходили по полям в высоких башмаках и сбивали верхушки злаков палкой с железным наконечником.

Вы бы играли в манилью со станционным смотрителем.

Вы бы ходили за дровами в ближайший лес.

Вы бы умели распознавать птиц по их пению.

Вы бы знали каждое дерево в своем саду.

Вы бы следили за тем, как сменяются времена года.

3

Альтернатива ностальгическая (и ложная)

Либо укорениться, обрести или пустить свои корни, урвать у пространства место, которое будет вашим, выстроить, высадить, освоить миллиметр за миллиметром то место, где вы будете «у себя дома»: уйти с головой в свою деревню, считать себя севенцем, ощущать себя пуатьевцем.

Либо иметь лишь то, что на тебе надето, остаться без всего, жить в гостиницах, часто менять их, менять города, менять страны; говорить и читать одинаково на четырех-пяти языках; не чувствовать себя «дома» нигде, но чуть ли не всюду.

Мы живем где-то: в какой-то стране, в каком-то городе этой страны, в каком-то квартале этого города, на какой-то улице этого квартала, в каком-то доме на этой улице, в какой-то квартире этого дома.

Уже давно нам следовало бы усвоить привычку перемещаться, перемещаться свободно, так, чтобы это нам ничего не стоило. Но мы этого не сделали: мы остались там, где были; и все осталось как было. Мы даже не спрашивали себя, почему это было здесь, а не где-то, почему это было так, а не иначе. Ну, а потом было уже слишком поздно, мы уже как-то притерлись. Мы стали считать, что нам хорошо там, где мы есть. В конце концов, там ничуть не хуже, чем по другую сторону.

Нам трудно менять даже расположение мебели. А переезжать — это уже целая эпопея. Мы остаемся в своем квартале, мы жалеем, если приходится менять его на другой.

Нужны крайне серьезные события, чтобы мы сдвинулись с места: войны, голод, эпидемии.

Мы привыкаем с трудом. Те, кто приехал несколькими днями раньше, смотрят на нас свысока. Мы сидим в нашем углу вместе с теми, кто в нашем углу; мы с ностальгией вспоминаем о нашей деревушке, о нашей речушке, о большом горчичном поле, которое открывалось, когда мы съезжали с главной дороги.

1

Границы

Страны отделены одна от другой границами. В пересечении границы всегда есть что-то немного волнующее: достаточно вымышленного предела, материализованного деревянным барьером, — который, кстати, никогда не совпадает с линией, которую он призван представлять, а отнесен на несколько десятков или сотен метров ближе или дальше, — чтобы изменилось все, включая пейзаж: тот же воздух, та же земля, но дорога уже не совсем такая, меняется начертание дорожных знаков, булочные не совсем похожи на то, что мы называли булочной минуту назад, у хлеба уже другая форма, на земле валяются другие пачки из-под сигарет…

(Подмечать то, что остается одинаковым: форма домов? форма полей? лица? эмблемы «Shell» на заправочных станциях, рекламные щиты «Coca-Cola» почти одинаковы повсюду, как это подтвердила недавняя выставка фотографий: от Огненной Земли до Скандинавии, и от Японии до Гренландии, — правила автомобильного движения (с несколькими вариациями), ширина колеи железнодорожных путей (за исключением Испании) и т. д.)

В 1952 году в Иерусалиме я попытался пролезть под колючей проволокой и ступить на иорданскую землю, однако сопровождавшие меня остановили: там, кажется, были мины. Так или иначе, я прикоснулся бы не к Иордании, а к ничейной, нейтральной территории, к по man’s land.

В октябре 1970 года, в Хофе, в Баварии, я, как говорится, охватил одним взглядом нечто, принадлежавшее Западной Германии, нечто, принадлежавшее Восточной Германии, и нечто, принадлежавшее Чехословакии: это было сероватое и мрачноватое пространство с редкими насаждениями. Трактир, западногерманский, откуда открывался этот вид, пользовался успехом.

В мае 1961 года, неподалеку от руин Сбейтлы, в Тунисе, где-то в районе Кассерина, я увидел алжирскую границу: простая изгородь из колючей проволоки. В нескольких сотнях метров виднелась разрушенная ферма, уже на территории Алжира. «Линия Мориса», которая оставалась все еще действующей, проходила, как мне сказали, прямо за ней.

Границы — это линии. Миллионы людей погибли из-за того, что были границы. Тысячи людей погибли, потому что не сумели их пересечь: выжить тогда означало просто переправиться через речку, обойти холмик, пройти лесок. По ту сторону была Швейцария, нейтральная страна, свободная зона…

(«Великая иллюзия»: в сбежавших пленников уже не стреляли, когда им удавалось пересечь границу…)

Люди сражались за крохотные клочки пространства, за склон холма, за побережье в несколько метров, за скалистый бугорок, за участок улицы. Для миллионов людей смерть наступила из-за легкого перепада уровня между двумя точками, расположенными на расстоянии не больше ста метров. Люди сражались неделями, чтобы завоевать или отвоевать высоту 532.

(Одним из главнокомандующих французской армии во время войны 1914–1918 годов был генерал Нивель{8}…)

2

Моя страна

Национальная территория (Родина-Мать — по-немецки Vaterland — Земля Нации, Отчизна, Франция, Шестиугольник{9}) — это государство Западной Европы, соответствующее наибольшей части цизальпинской Галлии. Оно расположено между 42°20′ и 51°5′ северной широты и между 7°11′ западной долготы и 5°10′ восточной долготы. Его площадь составляет 528 576 квадратных километров.

На протяжении примерно 2640 километров эта территория омывается морским пространством, которое является французскими «территориальными водами».

Над всей территорией государства расположено «воздушное пространство».

Защита, целостность и безопасность этих трех пространств (наземного, воздушного и водного) являются предметом постоянной заботы государственной власти.

Не думаю, что смогу добавить что-то пространное или пространственное по поводу моей страны.

Одна из пяти частей света

Европа, Азия и Африка

Ура, ребята, нас открыли!

(один из индейцев при виде Христофора Колумба)