Исповедь бывшей послушницы - Мария Кикоть

Мы ехали на «Газели» с монастырским водителем. В Оптиной нам нужно было забрать картошку, а я в это время могла увидеть Батюшку. По этому случаю мне даже отдали на один день мой мобильный телефон. Батюшка уже знал, что я приеду, видимо, Матушка его предупредила, что мне нужна помощь и вразумление. Мы сидели на лавочке в лесу возле скита и я пыталась у него выяснить, как же жить дальше. Я рассказала про помыслы и про случай в трапезной, про то, что реальная монастырская жизнь совсем не такая, как ее описывают в книгах. Случай с откровением помыслов в трапезной его сильно удивил и даже рассмешил, у них в Оптиной Пустыни ничего такого не было.

— Ну а как ты хотела? Монашеские искушения нужно перетерпеть. Ну подумаешь, прочитали. Считай, что Господь испытывает твою гордыню.

— Но дело совсем в другом. Я не могу больше писать эти помыслы. Тут надо писать то, что у тебя на душе, не придумывать же их? А у меня на душе то, что Матушке я теперь не доверяю, я ее боюсь, и многое в монастыре мне кажется неправильным, не могу же я ей это писать?

— Ну, а что, напиши, как есть.

— А смысл? Только опять позориться на занятиях. У нас есть такая сестра, послушница Наталья. Матушка недавно постригла в иночество маму одного монастырского спонсора с именем Николая. Эта бабушка никогда не жила в монастыре и уже была совсем не в своем уме, ничего не соображала. Наташа написала в помыслах, что по ее мнению, это не правильно постригать кого-то за деньги.

— Ну и что?

— Матушка орала на нее целый час на занятиях, довела до слез, потом раздела и отправила на послушание на детскую кухню надолго, без посещения служб и причастия. Наказание за помыслы. Как-то не хочется нарываться лишний раз. И какое же это откровение, если сидишь и думаешь, что бы такое написать, чтобы не наказали?

— Ну, ты не пиши Матушке обидных вещей, она же тоже человек.

— Да я вообще ничего не могу писать. Сказано же: «Кому не извещается сердце — тому не открывай его».

— Это все не про нас, современных послушников. А что, у вас нет духовника в монастыре? Почему вы Матушке помыслы открываете?

— Матушка даже священникам запрещает открывать помыслы. Только ей.

— Это плохо, что нет духовника. Так во многих монастырях сейчас. Но ты не переживай! Господь все управит за послушание и веру. Пишут же помыслы другие сестры?

Да, сестры писали. И писали много. У некоторых это были целые кипы, состоящие из нескольких плотно исписанных тетрадных листов. Что там обычно писали да еще каждую неделю? Хороший вопрос.

Удивительно, но почти никто не писал о себе. Писали о других, как правило о тех, кто чем-то не угодил.

Работало это здорово. Например сестра-трапезник нагрубила сестре-повару, за то, что та не успела вовремя согреть чай и пришлось разливать холодный. Сестра-повар старше по чину и ей обидно, что какая-то трапезница ей грубит. На следующий день трапезницу вызывают к Матушке, и та ругает ее за то, что она, оказывается, ставит на свою «четверку», где сама ест, самую хорошую еду. (???) Вот так. Или две сестры трудятся на коровнике. Смена почти доделана, осталось только раздать сено. Приходит регент и вызывает одну из них, инокиню, на спевку. Другой, монахине, страшно обидно, что ей придется одной заканчивать работу, и вообще, она тоже клиросная, а ее не позвали. На следующих же занятиях инокиню-певицу снимают с послушания на коровнике и отправляют в ссылку в скит за то, что все время ленится, нарочно недодаивает коров и не справляется с послушанием. Иногда можно было просто намекнуть на то, что ты что-то можешь написать, и это тоже давало определенные привилегии.

Писать что-то о себе было опасно. Инокине Герасиме очень нравилось петь на клиросе, она просто жила этим и соответственно писала Матушке, как для нее это важно. Матушка перестала ставить ее на клирос, а потом и вообще запретила ей туда ходить почти на полгода. Потом м. Герасима поумнела и стала писать о том, как ей хорошо без клироса, как ей нравится просто молиться с остальными сестрами. Матушка ее похвалила за это на занятиях, сказала, что мы все должны таким же образом побеждать свои страсти и снова разрешила ей петь.

Никогда Матушка не разбиралась: кто прав, кто виноват. Виновата была та, которую Матушка считала виноватой, никаких оправданий она не принимала. Только старшие, «верные» Матушке сестры обладали своего рода неприкосновенностью, писать «на них» было бесполезно, пока Матушка сама не решит такую сестру наказать — за непослушание или просто для профилактики. Была одна монахиня Алипия, по прозвищу «Павлик Морозов». У нее вполне официально было такое послушание: выслеживать все и вся и писать. Иногда Матушка журила ее на занятиях, что та «мало стала смотреть за сестрами». В чем тут смысл, и почему эти доносы так важны были для игумении? Очень просто. Все друг за другом следили. Не напишешь ты, напишут на тебя. Ничего в этом огромном монастыре не могло утаиться от игумении. Количеством доносов измерялась верность сестры Матушке. Особо рьяных доносчиц Матушка жаловала чинами — они становились старшими на послушаниях, помощницами благочинной, матушкиными келейницами, старшими в скитах.

После разговора с Батюшкой я вернулась в монастырь. Матушка дала мне епитимью: я должна была писать ей помыслы каждый день, пока не научусь.

— А если мне нечего будет писать?

— Так и пиши — «нечего писать», но помыслы сдавай.

Я стала писать. Писала просто всякую ерунду о том, как я устаю на послушаниях, плохо молюсь, иногда занимаюсь тайноедением и борюсь со страстями осуждения и гнева. Как-то все об одном и том же разными словами. Для себя решила: что бы ни случилось, писать буду только про себя, так, чтобы, если и прочитают на занятиях, не было стыдно. Ябедничество еще с детского садика для меня стало самой отвратительной вещью на свете. И еще был какой-то подсознательный страх, что стоит только раз попробовать кому-нибудь насолить или отомстить с помощью доноса, и потом я уже не смогу вернуться обратно в прежнее состояние: было в этом всем ощущение какого-то безвозвратного падения, сродни проституции.

Как-то на занятиях Матушка предложила желающим поехать подвизаться на коровник в Карижу, там нужны были люди. Желающих не оказалось, все сидели и смотрели в свои тарелки, стараясь казаться как можно незаметнее и втянув голову поглубже. Вообще-то Матушка отправляла туда сестер и взрослых девочек приюта по своему усмотрению, как правило в наказание, отказаться от такой поездки было нельзя, но тут она решила дать нам выбор. Я подняла руку. В деревне Карижа был небольшой деревенский домик для сестер и летний коровник, куда весной перегоняли монастырское стадо. Считалось, что там очень тяжело. Но неужели может быть где-то тяжелее, чем тут? Дамиана рассказывала, что сестры там сами пасут коров, и можно читать книги, гуляя по окрестным полям со стадом. Я так давно за неимением времени ничего не читала, и к тому же очень хотелось погулять, подышать воздухом, просто сменить обстановку. Здесь устав вообще не оставлял ни капли свободного времени.