Игра не для всех. 1941 - Даниил Калинин

Тем не менее сердце тут же сжалось от сожаления о бездумно потраченной гранате – все же ее можно было бы использовать более удачно! Однако сделанного не воротишь, и, буквально зарычав от боли – после второго броска бицепс заныл уже совсем сильно, а на гимнастерке над повязкой проступила свежая кровь, – хватаюсь за СВТ. Ну, сейчас я вам покажу, твари…

«Твари», правда, не очень хотят быть легкой мишенью, перемещаясь стремительно, коротки ми бросками, так и норовя уйти с линии прицеливания, а еще они очень плотно бьют в ответ. Пока, правда, не по мне, а по пулеметчикам нашего отделения, уже несколько секунд прижимающим врага плотным огнем «дегтярева» и трофейного МГ.

Неожиданно в поле зрения попадает немец, привставший для броска «колотушки». Он развернут ко мне лицом и залег всего метрах в пятидесяти от окопа. Чересчур поспешно, суетясь и от того теряя лишнее время, я направляю в его сторону самозарядку и прицеливаюсь. Но перед выстрелом делаю паузу – враг уже метнул гранату, уже практически распластался на земле… И в этот миг целик ровно сходится с мушкой, скрестившись на груди фрица.

Мягко тяну за спуск…

Выстрел прогремел одновременно со взрывом гранаты, которую немчура, кстати, бросал в мою ячейку. Она не долетела буквально метров пять до окопа, и я успел увидеть, как дернулся от попадания немец, прежде чем нырнул вниз, а по брустверу стегнули осколки.

Сердце бешено бьется в груди – то ли от страха, то ли от восторга. В любом случае я уложил выстрел в цель, сумел попасть во врага – а значит, что и того унтера (как назвал его Нежельский) я поразил сам, без всяких бонусов от игры.

Я. Сам. Выстрелил. И. Уничтожил. Врага! Дома со мной такого никогда не было, я заступался за себя в крайних случаях, стараясь с детства избегать драк – а тут на тебе. Выходит, живет во мне что-то такое… боевое. И незнакомое самому себе.

Воодушевленный успехом, вновь приподнимаюсь над бруствером, вновь выбираю цель, вновь жму на спуск… И слышу лишь какой-то посторонний щелчок. По дурости нажимаю на спуск второй раз – тот же результат. И только после я вновь ныряю на дно окопа – но теперь весь восторг мгновенно подавляет первобытный ужас от осознания собственной беспомощности. Винтовка заела, винтовку заклинило – со «светкой» такое бывает довольно часто еще и потому, что она очень восприимчива к загрязнению. Не знаю, что именно случилось с самозарядкой, зато прекрасно осознаю другое – самому ее не починить. Тело начинает буквально трясти, в легких уже не хватает воздуха…

– Рома!!! Ромка, сюда беги! Степку убило, мне помощь нужна!

Крик Василия возвращает меня в сознание, становится тем спасательным кругом, который не дает провалиться в шоковое состояние. Подхватив последнюю гранату, одновременно освобождаю пистолет из кобуры и, сняв его с предохранителя (на всякий случай), бегу к товарищу. Впрочем, до Нежельского я добираюсь без происшествий – а вот в ячейке товарища едва ли не спотыкаюсь о труп Степана, которому пуля вошла в правый глаз.

Я уже видел мертвых на этой войне – с обеих сторон. Но еще ни разу не смотрел на них так близко, не вглядывался с ужасом в черты лица знакомого человека, который еще полчаса назад разговаривал с тобой, двигался, сопереживал, чувствовал… Был живым. И вот теперь я смотрю на лицо убитого товарища, не в силах поверить, что его больше нет. Что парня, с которым я только утром познакомился, больше нет; что это – именно его лицо, а не искусно сделанная маска, изуродованная какими-то вандалами, проколовшими ей глаз и намешавшими в нем серо-бурую жидкость, заодно брызнув на переносицу и щеку…

– Самса, не спи!!! Диски набивай!

Василий оборачивается ко мне, наши взгляды встречаются. Его, охваченный боевым азартом, горячкой боя, – и мой, со стороны наверняка кажущийся переполненным ужаса, безвольным… Хотя почему только кажущийся?

Вдруг голова Нежельского дергается, как от удара, отклоняется в сторону. Ярость и возбуждение в его глазах сменяются удивлением – и тут же они словно бы тухнут. А я, как в замедленной съемке, смотрю на то, как единственного человека в этой игр… в этом мире убивает ударившая ему в левый висок немецкая пуля.

Немецкая пуля.

Немецкая…

– А-а-а-а-а-а-а!!!

Что-то внутри меня ломается, а сознание затопляет невиданная раньше ярость – звериная, отчаянная. Как будто прорвало плотину, за которой всю жизнь копилась боль от обид и унижений, наносимых сверстниками в школе и в универе. А заодно и раздражение на самого себя из-за того, что так и не смог как следует дать отпор… Этой ярости достаточно, чтобы вытолкнуть меня из окопа и бросить в рукопашную на врага, чтобы рубить их саперной лопаткой Нежельского, оставленной здесь же, в ячейке, чтобы колоть штык-ножом, рвать зубами…

Но все же какая-то часть сознания остается на плаву. Потому совсем безумных глупостей я не совершаю, а, схватившись за съехавший по брустверу пулемет, поднимаю его над окопом и жму на спуск.

Сильнейшая отдача едва не опрокинула меня назад, а из-за незакрепленных сошек дуло пулемета тут же повело в сторону, и очередь ушла в землю буквально перед самым окопом. Поняв ошибку и уже немного придя в себя, сильнее упираю сошки в землю, попытавшись даже чуть притопить их, и гораздо крепче прижимаю приклад пулемета к плечу правой рукой, что есть силы стиснув ложе «дегтярева» левой.

Даже не пытаясь ловить группу наступающих справа фрицев в прицел, двумя короткими очередями заставляю их залечь, ведя стволом от головного немца к замыкающему и обратно. Одного удалось зацепить – но атакующих нашу позицию много. Очень много, и приблизились они уже на последний бросок до траншей. Справа вдруг замолчал до того практически все время ревущий МГ Зиборова…

В окопы летят гранаты. Много гранат. Одна падает прямо за спину. Раньше я бы наверняка растерялся, замер, парализованный ужасом, а сейчас просто, без всяких раздумий резко наклоняюсь к «колотушке». Взорвется – и хрен с ней, ну и со мной заодно. Но хотя бы попытался!

Кстати, попытка мне удается: схватив гранату за длинную деревянную ручку, одним резким броском успеваю выкинуть ее из ячейки – жалко только, что не в сторону немцев… Она тут же взрывается – а фрицы, подбадривая себя криком, бросаются к окопам.

В голове промелькнула мысль, что нужно сменить пристрелянную то ли вражеским снайпером, то ли пулеметчиком позицию. Промелькнула и тут же пропала – один хрен не успеваю. Просто встаю и, видя сразу несколько групп немцев, бегущих к нам, рывком поднимаю «дегтярев» на бруствер.

Жму на спуск.

В этот раз я не пытаюсь целиться или стрелять грамотно, короткими очередями выбивая конкретные цели. Просто жму на спуск, направив ствол пулемета в сторону врага и ведя огненную строчку по наступающим слева направо.

– А-а-а-а-а!

Я даже не вижу результата стрельбы – оружие, словно живое, бьется в руках; так же бешено бьется в груди сердце, усиленно гоняя по венам перенасыщенную адреналином кровь. Дым застилает прицел, и в довершение всего кажется, что сама земля будто дрожит под ногами.