Машина пробуждения - Дэвид Эдисон

Когда во мраке внезапно вспыхнула лампа, Никсон едва подавил испуганный вскрик.

Возникнув из коридора, невысокая женщина с приятной внешностью и красными кудряшками повесила лампу на стену и улыбнулась Никсону. Она не носила обуви, только выцветшую сорочку, позволявшую увидеть куда больше изгибов женского тела, чем обычно разрешалось Никсону. Такая же красная лента, как и та, что отмечала нужное окно, опоясывала голень нанимательницы. Она чуть приподняла эту свою изящную ножку.

– Он пришел? – спросила женщина; красные волосы парили в воздухе, подобно облакам, хотя не было и намека на сквозняк.

– Кто ты? – Вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел остановиться. «И какое тебе вообще дело до серого хиппаря, решившего встретиться с какой-то бабой на холмах Смещения?»

– Он пришел? – спросила она вновь.

Никсону подумалось, что эта женщина излучает просто экстраординарное спокойствие, хотя он и не понимал почему. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, что она выглядит слишком настоящей, – эти волоски на ее предплечьях, морщинки на губах… Будто бы весь остальной мир был лишь старым кинофильмом, а она – настоящей женщиной, вдруг загородившей собой экран. Дело только в том, что Никсон был совершенно уверен: кем-кем, а настоящей-то она и не являлась. Насколько ему удалось узнать, есть на свете такие существа, которые выглядят как люди, не будучи ими на самом деле. Они также могут попытаться убедить вас в том, что они – боги, но нет, ими они тоже не являются.

– Я серьезно, – настойчиво произнес Никсон. – Мне действительно надо знать, кто ты.

На самом деле ни в чем таком необходимости у него не было, но как ему похвастаться приключившейся с ним историей перед другими такими же помойными крысами, как и он сам, если он не будет знать о том, кто это прекрасное хрупкое создание, излучающее такую силу?

– Если волнуешься об остатках денег – не надо. – Женщина протянула Никсону небольшую деревянную шкатулку, и он тут же заглянул под крышку; коробочка оказалась полна мелких монет, которых было, пожалуй, раза в два больше, чем ему обещали.

– Пришел, – слова слетели с губ Никсона, не успел он даже подумать.

Спрятав шкатулку за спиной, он шагнул назад, отступая к выходу. При виде денег его любопытство улетучилось.

Лицо босоногой женщины озарилось улыбкой чеширского кота, словно бы осветившей разрушающееся заброшенное здание вокруг них. Она сделала пару танцевальных па и протянула руку в приглашающем жесте; один ее глаз сиял подобно факелу, а второй оставался темным. Никсон помедлил, а затем нерешительно вложил свою маленькую загорелую ладошку в ее. Кожа женщины была одновременно и лихорадочно горячей, и холодной, точно космический вакуум. Взгляд сияющего глаза ослеплял, а темный казался разверзшей свой зев бездонной пропастью.

Женщина сдернула с себя красную ленту и повязала ее на большой палец Никсона.

– Когда увидишь его снова, сделай мне одно малюсенькое одолжение. Передай ему это. Он окажется еще совсем новичком и будет недоверчивым, но мне бы все равно хотелось, чтобы ты это сделал. Используй свою обезоруживающую улыбку.

Отпустив его руку, Шкура Пересмешника отступила назад и оценивающе посмотрела на мальчишку. Он был почти ее, но только почти. Потерянным на половину.

– Сделаешь это для меня?

Никсон слушал вполуха, что не было чем-то необычным. Затем он спохватился и кивнул с полной рвения улыбкой, хотя, по правде сказать, не очень-то понял, о чем говорила женщина, – серый человек действительно был недоверчивым, но вот назвать его новичком язык не поворачивался. И зачем ему вообще могла понадобиться эта лента?

– А ты та еще штучка, верно? – непринужденно рассмеялась женщина.

Никсон понятия не имел, что она имеет в виду, а потому опустил взгляд. Когда он поднял его снова, то обнаружил, что остался наедине с лампой, ленточкой и шкатулкой, обещающей сытный ужин.

Апостабище и изнутри оказалось столь же огромным, каким было снаружи. В течение долгого времени сознание Купера было занято только одним – попыткой воспринять всю грандиозность этого места. Изогнутый свод потолка был поднят на такую головокружительную высоту, что Купер с уверенностью мог сказать: ничего подобного он никогда прежде не видывал. Массивные колонны обхватом с небольшой дом уходили во тьму далеко над его головой и были украшены именами и символами, выкованными из серебра и стали; чадящие дымом колеса люстр висели на толстых, в торс взрослого мужчины, цепях; сам свет… Свет лился под удивительным углом и странным образом преломлялся, заставляя сверкать скрывавшие всю необъятность помещения занавесы из пыли, почти неподвижно зависшей в воздухе и так не похожей на тот пар, что поднимался от земли снаружи. Любой священник с радостью бы отдал хоть своего катамита[5] за право служить в таком храме. Впрочем, как уже начал понимать Купер, как раз храмом это место и не являлось, скорее оно походило на усыпальницу. Склеп погребенных богов и выдуманных ими историй.

Вместе с Марвином Купер направился к свету, и их шаги были единственным звуком во всем огромном здании. Когда они подошли ближе, он увидел за колоннами источник сияния, и это было воистину что-то. Если двор Апостабища представлял собой хранилище дверей, то здесь царствовали окна – витражи опоясывали стены, поднимаясь рядами к самому потолку. Изнутри «гора» оказалась полой. Каждое окно несло чье-нибудь изображение – разумеется, кого-то из богов. Это были существа всех мыслимых и немыслимых форм. Синяя женщина с рассеченными грудями и сапфировыми глазами, свирепо взирающая со своего ледяного трона; пригнувшийся, с оленьими рогами на голове, мужчина, чье лицо наполовину скрывала маска из листьев; серый меч, направленный клинком вниз и украшенный гранатово-красными глазами, безразлично смотревшими с крестовины. Панели из окрашенного в золото стекла, высокие, словно секвойи, вздымались на недоступную взгляду высоту. Повсюду, куда ни посмотри, сияли окна, одно вычурнее другого и будто освещенные изнутри летними полуденными лучами, хотя снаружи уже близился вечер, они находились под землей, а солнце просто не могло находиться в стольких местах одновременно. Свет наполнял собой пространство, раскрашивая пыльные облака в сотни цветов.

– Апостабище, – повторил Купер названное ему слово, словно какое-то заклинание. – Так ты, кажется, сказал? Это от слова «апостол»?

Марвин покачал головой:

– От слова «апостат»[6]. Говорю тебе, им не во что больше верить. – Юноша махнул рукой в сторону нескольких погруженных в собственные мысли людей, сидевших на скамьях или же блуждавших от окна к окну. – Атеизм – вот традиционная религия Неоглашенграда. Когда твое собственное существование опровергает догматы всех когда-либо встреченных тобой учений, церкви теряют свою власть над тобой. Апостабище – кладбище ересей, где мы скорбим по нашим мертвым богам, существовали ли они когда-либо или же нет.