Избранник Ворона - Дмитрий Вересов

Нилушка показал па толстопузого жестяного капиталиста, обнимающего атомную бомбу. И капиталист, и бомба были облезлыми и пятнистыми от множества прямых попаданий.

— Не так, — сказал отец. — В пневматическом тире, если хочешь попасть, надо целиться не в саму фигуру, а вот в тот кружочек на железке, сбоку от цели.

Кружочек возле буржуя оказался очень маленький, и Нилушка выбрал другой, самый большой, даже не посмотрев, к чему он присоединен. Сосредоточился, поймал мушку в прорезь, навел, медленно выдохнул…

Дзынь! Это раскололся надвое зеленый металлический арбуз, показав красное нутро.

— Папа, я попал, попал, слышишь?! На большее его не хватило. Промазав дважды, он со вздохом протянул винтовку отцу.

— Все.

— И правильно. На первый раз хватит. Мне тряхнуть стариной, что ли? Еще десять пулек.

Он взял винтовку совсем не так, как учил Нилушку, а на одну вытянутую руку, как держат пистолет, выпрямился, расставил пошире ноги. Выстрел — и на пол упала большая звезда из фольги, второй — упала другая. Только на третьем выстреле Нилушка сообразил, что отец стреляет не по самим звездам — это было бы слишком легко, они большие, — а по почти невидимым ниточкам, за которые эти звезды прицеплены. Остальные посетители прекратили стрельбу и наблюдали, затаив дыхание. Восемью выстрелами отец сбил все восемь звезд, а две оставшиеся пульки высыпал в ладошку восторженно глядящему на него конопатому мальчишке постарше Нилушки года на три.

Эффектно вывернув ладонь, отец кинул на блюдечко перед опешившим служителем скомканную пятерку.

— Сдачи не надо!

— Это мой папа, он летчик! — гордо оповестил Нилушка, подчеркивая и собственную причастность к такому сиятельному триумфу.

— Ну дает авиация! — пробасил коренастый седой дядечка с двумя рядами орденских планок на синем пиджаке. — Такие стрельбы грех не отметить. Как насчет по пиву, авиация? Я угощаю.

— А что, Нил Романыч, мы вроде заслужили, верно?

— Факт! — важно констатировал Нилушка. Мужчины дружно рассмеялись.

— Только ведь долго… — Отец показал в сторону ларька, к которому тянулась длиннющая очередь из одиноких мужчин.

Народу в парке заметно поприбавилось. Большинство двигалось в направлении стадиона.

— Я вот что думаю, авиация… — начал орденоносный дядечка, заметно приосанился, протянул отцу крепкую корявую руку. — Главстаршина Будивельников Роман Петрович, минный тральщик эр-полтыщи-второй, Балтийский Флот, ныне старший бухгалтер-экономист.

— Майор авиации Баренцев, тоже Роман, — представился отец, пожимая руку главстаршины.

— Тем более, раз Роман, тезка… Тут неподалеку новый шалман открыли, «Восток». Говорят, красиво там и кормят неплохо. Заодно пивко двойной наркомовской отполируем.

— Я ж с мальцом…

— А мальцу мы ситро возьмем. И мороженое. Идея Нилушке понравилась, и он принялся теребить отца за рукав.

— Пап, пойдем, а?

— А футбол пропустим?

— Да ну его, этот футбол!

— И верно, ну его, — неожиданно согласился Роман Петрович. — За «Зенит» болеть — только нервы портить. Все равно ведь продуют, помяни мое слово, продуют. А стиляга этот, Бурчалкин хваленый, ни разу в ворота не попадет, чистые верняки мазать будет. Расстройство одно.

— Ну если расстройство…

В зале «Востока» было пусто, прохладно. Взрослые, усевшись, развернули меню, Будивельников угостился отцовским «Казбеком», а тот — «беломором» главстаршины.

— Четыре пива, два бутерброда, водочки сто пятьдесят, ситро и мороженое для мальчика, — распорядился Будивельников.

Официант, записав заказ, отошел было, но среагировал на поднятую руку отца.

— Сюда же добавить три черных икры с лимоном, три шашлыка, бутылку коньяку армянского, пирожное и фрукты для мальчика, — четко продиктовал отец и откинулся на стуле.

Будивельников крякнул, официант же почтительно наклонил голову, выпрямился и отрапортовал:

— Сей минут!

Перепробовав всего, Нилушка почувствовал, что объелся, и затосковал. Взрослые совсем перестали замечать его, углубившись в свои, взрослые разговоры. Он помаялся, в десятый раз оглядел зал, побродил по нему, заглянул в туалет, вернулся, попросился погулять. Не прерывая разговора, отец вытащил из кармана рубль, протянул ему.

— Зачем?

— На карусели покатаешься… А командир ему на это что?..

Но карусель уже закрыли. Нилушка одиноко послонялся вокруг ресторана, понял, что опять хочет есть, вернулся. Его снова не заметили. Большие сидели с пунцово-красными лицами, разговаривали громко, охрипшими голосами. «Заболели», — с тоской подумал Нилушка. Зимой мама как-то пришла из оперы такая же красная и хриплая, бабушка тут же уложила ее в постель, поставила градусник и горчичники, а доктор прописал маме микстуру и бюллетень. Потом звонили из театра, и бабушка долго ругалась с ними по телефону…

— Тут, браток, как на войне, — говорил между тем Будивельников. — Нештатная ситуация требует нештатного решения. Я, конечно, не сторонник силовой стратегии в семейных вопросах, но…

Он многозначительно замолчал, мутными глазами глядя на отца.

— Да какая силовая стратегия! — Отец в сердцах хлопнул кулаком по столу. Дзынькнули бокалы. С соседнего столика на них выразительно посмотрели. — Говорю тебе, она ж певица, знаменитая певица, солистка, артистка заслуженная! Ольга Баренцева, что ли не слыхал?

— Погоди, погоди, Баренцева, говоришь? Которая из Мариинки? Как же, как же… То-то мне фамилия твоя знакомая показалась. А оно вот как, оказывается. Ну тогда, брат, совсем другой коленкор выходит… Парень-то ты вроде простой, и как же это тебя угораздило, бедолагу?

— Затмение стр-растей… — Отец как-то странно всхрапнул, залпом выпил высокий стакан с чем-то желтым и тут же налил второй. — Меня перед Китаем сюда на «Выстрел» командировали, на курсы переподготовки то есть, ну и задружились мы тут с одним… А у него подруга. Культурная подруга, с запросами. И вытащила она нас как-то на концерт. Оказалось — классическая музыка. Скукота, одним словом… Я уж уходить собирался по-тихому, а тут со сцены объявляют — Ольга Грушина, студентка консерватории. И выплывает такая, такая!.. Понимаешь, потрясло меня тогда, что большая она, как танк, а при этом ладная, гладкая, будто кто специально все шовчики отрихтовал, ход бархатный, не трясет, не дребезжит. А уж как запела!.. Я вообще, когда громко поют, не люблю, голоса сразу противные становятся, слушать тошно. А тут, понимаешь, красиво… Красиво, понимаешь ты?! Я, как допела она ушла, из зала сам не свой выскочил, в фойе у грузина какого-то букет роз перекупил — и за кулисы… Примите, говорю, от страстного вашего обожателя… Она розы приняла, молчит, улыбается, тоже стою как баран, слова вымолвить не могу. Хорошо тут Володька мой с подругой подрулили, замечательно, говорят, а не отметить ли такое приятное событие в хорошем месте?.. Потом такси, «Астория», шампанское, танцы до упаду, снова такси, танцы, шампанское… В общем, просыпаюсь утром, башка трещит, в глазах рябит, а вокруг меня комната большая, незнакомая, окна на реку, а посередине — кровать, а на кровати той — она. Спит, разметалась вся и губами причмокивает, как маленькая… И вся кровать… В общем, девочка она оказалась, нецелованная… Я как был, в трусах одних семейных, перед кроватью той на колени — бух! Она глазки открыла, щурится, не понимает ничего. Возьми, говорю, руку, сердце мое, душу мою возьми. Тут-то сразу поняла… Такие вот дела… Эх, Рома, давай-ка выпьем!