Навсегда в твоих объятиях - Кэтлин Вудивисс

Сбежала! Окончательно убедившись в этом, Тайрон не выдержал и снова тихо выругался. Он должен был понимать, что спугнет ее своим проклятым горячим темпераментом! Полез к ней, точно озабоченный кобель к течной сучке! Разве можно теперь упрекать ее за стремление держаться от него подальше?

Медленно выдохнув, Тайрон попытался обуздать раздражение. Солдаты ждали его приказов, а после целой недели беспрекословного подчинения его железной воле, и в особенности после того, как они разогнали целую шайку разбойников, эти воины заслуживали хорошего обращения. Да и что значит какая-то там девица? Ведь он без труда оплатит любую красотку в городе. Правда, ему не раз уже приходилось отгонять от себя этих бесстыдниц, которые таскаются либо за полками, либо по иноземным слободам, предлагая свои услуги всем мужчинам. Возможность в любой момент воспользоваться тем, чего уже отведали почти все солдаты царской армии, совершенно его не вдохновляла. Нет, он не жаждал грязных, бесстыдных ласк от первой попавшейся шлюхи. Несмотря на то, что ему вовсе не хотелось вновь угодить в сети брака, он мечтал разделить пылкую страсть с такой женщиной, с которой его связывало бы родство душ. По сути дела, он нуждался в любовнице, которая была бы верна ему и не пыталась пробовать силу своих чар на ком-то еще.

— Боярышня Зенькова оставила тебе коня, полковник, — сообщил капитан Григорий Тверской, показывая большим пальцем себе через плечо. — Может, не хуже твоего будет?

— Боюсь, Ладислас все же выиграл от этой сделки, — ответил Тайрон. — Но ничего, не в последний раз мы с ним виделись.

— Снова будешь искать его?

— Не сейчас, — успокоил своего помощника Тайрон. — У меня в Москве много дел. Вот разберусь, тогда и займусь Ладисласом.

— Разве не приятно рапортовать о таких подвигах, какими покуда никто во всей дивизии не может похвалиться, а, полковник? Мы ведь убили тринадцать бандитов Ладисласа и притом не потеряли ни одного из своих! Эх, вот бы мне дозволили рассказать царю-батюшке об этой битве! Сомневаюсь, что генерал Вандергут скажет все как надо. — Быстрая улыбка мелькнула по губам капитана. — Он ведь твоими победами хвастает, полковник, а милости да награды на него сыплются.

— Голландец весьма озабочен своим будущим в этой стране, — вслух подумал Тайрон, прищуриваясь на горизонт. — Тут ему платят намного больше, чем где бы то ни было прежде, не мудрено, что он не хочет потерять свой контракт раньше времени. Вот и приходится пускать пыль в глаза.

— За твой счет, полковник, — напомнил Григорий. Тайрон положил руку на плечо младшему офицеру:

— Генерал всегда отвечает за все, что происходит в дивизии, Григорий, за плохое и хорошее. Вандергут понимает, что царь постоянно и пристально следит за иноземными офицерами. Все наши подвиги и в прямом и в переносном смысле неизменно сказываются на нем. — Тайрон пожал плечами и подмигнул, пытаясь улыбнуться, отчего его распухшая губа треснула. — Так-то вот! Наверное, потакая его привычке отнимать чужую славу, которой он не заслужил, мы сами сильно проигрываем в глазах царя. Однако, товарищ мой, нам следует спокойнее относиться к поведению нашего генерала, так как у нас просто нет иного выхода.

Григорий тяжко вздохнул:

— Мне уже надоела эта бестолочь, полковник. Я вот гляжу на вас обоих и вижу, что ты куда умнее его. А генерал Вандергут все твои идеи выдает за свои. Я же не слепой. Вижу, как ты все время удерживаешь этого горе-вояку от самых тяжелых ошибок.

Тайрон довольно долго молчал, а потом ответил:

— Я более опытен в боях, друг мой, но я уверен, что генерал Вандергут не был бы сегодня здесь, если бы совершенно ничего не умел.

— Как знать! — презрительно фыркнул Григорий. У него явно было иное мнение о генерале.

Степан аккуратно правил по узкой московской улице, вдоль которой выстроились целые галереи лавок и торговых рядов. Китай-город все гудел и кипел, хотя уже приближались сумерки. На базаре еще полно было всяких товаров — лен и пенька, иконы, шелк, жемчуг, янтарь и меха. Каждым товаром торговали в особом ряду.

Отряд майора Некрасова следовал за экипажем боярышни, и весь этот кортеж направлялся в самое сердце Москвы. Шумливый базар почти не обращал внимания на оборванных солдат. Купцы громко нахваливали свои товары, а скоморохи тешили публику смешными прибаутками, пронзительной гудочной музыкой и кукольными представлениями. По улице тащилась вереница узников в кандалах. Они то и дело крестились и кланялись, прося у горожан хлеба или иной снеди. Слепые калеки и нищие попрошайки прилежно трясли кружками. Их мольбы о милостыне сливались с глухим ревом и ворчанием медведей, выделывавших хитрые трюки по приказу своих хозяев.

Богатые бояре в пышных шубах и высоких шапках не чурались толкаться на торжище вместе с беднотой или зажиточными крестьянами. На базаре не мудрено было увидеть представителей всех сословий, но отличались они разве что размерами кошельков.

Большая дорожная карета с трудом продвигалась по деревянной мостовой, хотя Степан и кричал то и дело «Пади! Пади!», чтобы толпа расступилась и дала дорогу, или «Берегись!» — когда кто-нибудь слишком смело пробегал перед копытами коней. Маленькие легкие открытые дрожки, влекомые одной-единственной лошадкой, обошли тяжелый экипаж и помчались впереди. Всякий раз, когда навстречу попадался другой экипаж, Степану приходилось править ближе к обочине.

Зинаида уже не в первый раз приезжала в Москву, и всякий раз при встрече с этим городом ее охватывало особенное торжественное волнение. Сегодня она могла бы радоваться не меньше прежнего, но мешали мысли о том, что ей осталось всего несколько минут свободы, которой она наслаждалась при жизни своего отца. Почти весь этот день ее не оставляли воспоминания о недавней встрече с полковником Райкрофтом, переполненной весьма пикантными деталями. Несмотря на его избитое лицо, Зинаида находила в этом человеке какое-то странное обаяние. По крайней мере, этого хватало, чтобы вгонять ее в краску, как только ей вспоминалась его атлетическая фигура… А ведь она прижималась к нему совершенно нагая! Теперь Зинаида смаковала те потрясающие детали, на которые тогда, в минуты паники, не обратила внимания. Это было похоже на запомнившийся вещий сон, располагающий к сладострастным раздумьям. Она постоянно возвращалась мыслями к тем мгновениям, когда грудь ее крепко прижималась к твердой мужской груди, а бедра почти обхватили восставшее естество, которое он и не пытался прикрыть от девичьих глаз. Это настолько возбуждало, что нервы Зинаиды все время были на пределе: она опасалась как-нибудь нечаянно выдать эти распутные мысли своим попутчикам. Теперь, когда щеки ее заливались слишком ярким румянцем, Зинаида готова была радоваться удушливому зною, на который могла бы при необходимости сослаться. К счастью, Эли все время прикрывала больную голову прохладной мокрой тряпицей, а Иван думал только о себе.

В настоящий момент священник старательно подставлял лицо розоватому вечернему свету, видимо, думая, что лучи заходящего солнца озаряют его голову чем-то вроде заслуженного нимба, а возможно, просто надеялся осчастливить толпу на базаре своим величественным видом. Но если его стремления были действительно таковы, то он жестоко ошибался: ведь именно теперь безобразные оспины, уродовавшие его худые щеки, стали видны наиболее явственно. Хотя сегодня на нем была весьма скромная ряса, которую отдал ему деревенский священник, Иван пребывал в куда лучшем настроении, чем сутки назад. Он снова преисполнился сознанием собственной значимости, полагая, очевидно, что это именно он совершил столь славный подвиг, доставив Зинаиду к ее попечителям.