Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый

Принципиальный вопрос для любого народа, оказавшегося под иностранной оккупацией, — допустимость сотрудничества с захватчиками. На этот вопрос и быть не может универсального правильного ответа, он решался по-разному в зависимости от исторических обстоятельств, иначе вообще не возникали бы великие империи, ведь они сформировались в результате территориальных экспансий. Как и почти у всех соседствующих друг с другом народов, отношения чехов и немцев складывались неровно и непросто. Скажу так: исторически чехи часто сотрудничали с немцами и иногда по мере сил им противостояли.

Вторая мировая война до предела обострила старые проблемы и добавила к ним новые. Нацистские лидеры рассматривали возникновение протектората как «обновление тысячелетнего союза Богемии и Моравии с германской империей», как «устранение препятствия в виде государства, которое представляло собой очаг беспорядка, поскольку Чешско-Словацкая республика родилась из предательства, высокомерия и слепой ненависти». Гитлеровская оккупация, может, и не поставила чешскую нацию под угрозу немедленного исчезновения, но Германия фактически ликвидировала чешскую государственность, с чем большинство граждан страны не готово было смириться. Поэтому они, резонно предположить, желали Гитлеру военного и политического поражения. Другое дело, что силы на противостояние с врагом нашлись далеко не у всех: в Лондоне действовало чехословацкое правительство в изгнании, чехословацкие подразделения (а потом и соединения) воевали в составе британской и советской армий, но в самой Чехии широкого партизанского движения до последних месяцев войны не возникало. Разнородные подпольные ячейки (и коммунистического толка, опекаемые Москвой, и некоммунистические, подпитываемые из Лондона) то соединялись в скоординированную сеть, то распадались; гестапо за шесть лет оккупации безжалостно разрывало ее не раз.

Главной иконой чехословацкого Сопротивления на протяжении почти полувека оставался пражский журналист, театральный и литературный критик, а также самодеятельный актер Юлиус Фучик. Он был убежденным коммунистом — несколько странноватым, по мнению многих знавших его людей, в силу склонности беспричинно переодеваться и носить парики и накладные усы, а также энтузиастом (по-видимому, искренним) сталинских методов соцстроительства. Написанный в 1932 году сборник очерков о поездке по СССР Фучик назвал «В стране, где наше завтра является уже вчерашним днем». В Советском Союзе в это время как следствие политики коллективизации и раскулачивания крестьянства царил голод.

После начала Второй мировой войны Фучик и его партия верно следовали линии Коминтерна. Когда сталинский Советский Союз перестал занимать по отношению к гитлеровской Германии позицию благожелательного нейтралитета, Фучик присоединился к активной подпольной борьбе, привнеся в нее свойственную ему театральность. Раз за разом играя с немецко-фашистскими захватчиками в кошки-мышки, еще не достигший 40-летия Фучик маскировался под престарелого, седого, хромого и усатого профессора Горака. Позже это породило в ЧССР массу народных анекдотов, вроде тех, что у нас рассказывали про «конспиратора Ильича». Фучик руководил подпольными партийными изданиями, писал теоретические статьи и воззвания, а затем был схвачен гестапо и брошен в пражскую тюрьму Панкрац. Там весной 1943 года (как утверждают, по совету и под присмотром патриотически настроенных конвоиров) Фучик сочинил прославившее его публицистическое произведение «Репортаж с петлей на шее». Чилийский поэт-коммунист Пабло Неруда назвал эту книгу памятником в честь жизни, созданным на пороге смерти. 167 исписанных мелким почерком листиков папиросной бумаги, составивших романтические очерки Фучика, в конце концов оказались в руках его жены Аугусты, а самого автора торопливых пламенных заметок нацисты повесили осенью 1943 года в берлинской тюрьме Плётцензее.

Мученическая смерть и твердая репутация друга СССР сделали фигуру Фучика парадной легендой, своего рода «искупительной жертвой» в социалистической Чехословакии (как, впрочем, и в других странах народной демократии, и в самом Советском Союзе). Он был, помимо прочего, симпатичным, жизнелюбивым парнем, интеллектуалом из рабочей семьи, при этом племянником известного военного композитора, тоже Юлиуса Фучика, автора популярного во всем мире марша «Выход гладиаторов». Литературоведы обнаружили в главной книге Фучика, умевшего легко обращаться с пером, толику самолюбования и даже мессианские мотивы, но мертвым героям пиар простителен. Таким коммунистом приятно было гордиться. «Репортаж с петлей на шее» переиздали тысячу и один раз, сто и один раз поставили в театрах, пару раз экранизировали. В советском телефильме «Дорогой бессмертия» (1957) Фучика сыграл Иннокентий Смоктуновский.

Юлиусу Фучику воздвигали памятники, его именем назвали площади, пароходы, пионерские отряды, чехословацкий знак отличия и горную вершину в Киргизии. День его казни, 8 октября, объявили Международным днем солидарности журналистов. В Москве, между прочим, посольства Чехии и Словакии до сих пор находятся на улице Юлиуса Фучика, а вот из пражской топографии его имя уже изъято. В 1990-е годы, когда открылся доступ к разным прежде секретным архивам, творческое и идеологическое наследие журналиста-коммуниста переосмыслили. Утверждали, что в тюрьме гестапо Фучик выдал своих товарищей, что никакой книги он в заключении не написал, по крайней мере не написал полностью, говорили даже, что ее эффектный финал «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!» является фальсификацией. Собрали комиссию историков, криминалисты Министерства внутренних дел подвергли рукопись на листах папиросной бумаги скрупулезному анализу, но нет, почерк был подлинным, а автор оказался пусть и не без недостатков, но мужественным человеком, погибшим за идею, которую он отстаивал до конца жизни. Можно, наверное, сказать — фанатик, но и Иисус Христос тоже принял на кресте смерть за свою веру.

Понятно, что массовая народная любовь к Фучику на его родине не вернулась, слишком много бездушного пропагандистского пафоса вобрало в себя это имя за четыре десятилетия власти компартии. Он, писатель и борец, в общем, неизвестен молодому поколению, но, с другой стороны, пусть и сталинского розлива, фучиковский патриотизм ни у кого из тех, кто о нем помнит, не вызывает вопросов. Памятники Фучику в Чехии убрали с площадей и поставили в закутки: в Праге, скажем, на Ольшанское кладбище, поближе к могилам красноармейцев, а в городе Хеб на задний дворик францисканского монастыря, рядом с товарищем Лениным в кепке.

Пример Фучика, как мне кажется, для чехов мог бы быть важен тем, что он человек активного действия. Такой же, как, например, молодой лидер некоммунистического (так называемого гражданского) Сопротивления Владимир Крайина, отважный радист-подпольщик, два последних военных года проведший в Малой крепости Терезиенштадта. В 1948 году Крайина, не смирившийся с установлением в Чехословакии «народной власти» под советским контролем, эмигрировал; считают, что как раз его популярность заставила коммунистических идеологов всемерно раздувать культ Фучика.

Большинство чехов старались потихоньку переждать военную беду и напасти оккупации. Местные коллаборационисты исходили из иллюзии, смысл которой сводится к тому, что в чешско-немецком политическом союзе они будут пусть слабым, но партнером, чтобы, уступив в непринципиальных вопросах, сохранить «то чешское, что можно сохранить». Президент протектората Эмиль Гаха задачу вынужденного сотрудничества с нацистами формулировал так: оказавшись в составе «великого германского государства спасти нацию, уберечь чешский дух и чешский язык». Без значительных издержек сделать это чешскому политическому классу не удавалось, да по-другому и быть не могло, ведь непринципиальные уступки имеют свойство оказываться принципиальными.