Рокси - Джаррод Шустерман

— Я ощущал твою вонь на одежде моей дочери, — сообщает он мне. — Она пыталась скрыть ее, но безуспешно.

— И тогда ты выгнал ее из дома.

— Любовь бывает трудной. Но ведь дочка, кажется, стала чистой?

— Ну-у, особо грязной она никогда и не была, — возражаю я. — Мы с ней и сейчас иногда проводим время вместе. Чего я не могу сказать о вас, отце и дочери. Когда ты видел ее в последний раз? Она хотя бы знает, что ты болен?

— Ей незачем это знать. — Его подбородок каменеет, но я нажимаю на известные мне точки по обеим сторонам лица и снимаю напряжение.

— На похоронах, — выдавливает он наконец. — Последний раз я видел ее на похоронах ее матери.

Его жена умерла во время пандемии. Вирус подхватили оба, но он выжил.

— Сара была хорошая женщина, — вздыхает он. — Почему Он прибрал ее, а не меня — никогда не пойму.

— Неисповедимые пути, знаешь ли…

Он снова застывает.

— Надо мной можешь издеваться, сколько хочешь, но моя вера — это красная линия.

— Ты прав, я прошу прощения.

На пару секунд я затихаю, но мне необходимо спросить…

— Она ни разу не пошатнулась? Я имею в виду, твоя вера?

— Я не могу позволить ей пошатнуться. Не сейчас. — Он слегка горбится. — Знали бы мои прихожане, что я ищу облегчения у тебя!..

— Это наша с тобой маленькая тайна.

Он крутит головой, и его шея похрустывает, как старая виниловая пластинка.

— А ты — во что веришь ты? — спрашивает он. — Если вообще веришь во что-то.

— Я верю, что всему свое время, и время всякой вещи под небом.

На его лице появляется тень улыбки.

— «Экклезиаст, 3. Может быть, в тебе и заключена толика благодати. — Он вздыхает. — Я вот все думаю: то, что я прибегаю к тебе — это просто слабость или урок, который я должен усвоить?

— Ответить на это можешь только ты, Джо.

Он закрывает глаза и начинает тихо молиться, прося Господа наставить его. Он бубнит невнятно, но Бог понимает даже самые невразумительные молитвы. Я по-настоящему восхищаюсь убеждениями преподобного. Убеждение и мотивация никогда не были моими сильными сторонами. Меня иногда обвиняют в том, что я, мол, верховная жрица апатии. Может и так, но разве не заслуживает каждый хоть изредка роскоши совсем ничего не делать? А потом заказать пиццу.

— И все же, несмотря на то, что ты делаешь для меня, я не могу забыть о том вреде, который ты наносишь миру, — изрекает он, и, надо сказать, это обидно. Какой такой вред я наношу? Что, он больше, чем вред от Ала? Или от Нико? Нико убил мать Джо. Посеял рак в ее легких, а потом заботливо возделывал этот свой приватный садик. Не исключено, что все это пассивное курение в детстве поспособствовало через годы возникновению рака у самого преподобного. Но я не спорю с ним. Неважно, оценивает он мои усилия или нет, я буду продолжать свое дело. Начинаю массировать его плечи, уделяя особое внимание активным точкам. Тошнота, которую он ощущает постоянно, немного притупляется.

— В прошлом году трое подростков из моего прихода погибли в автокатастрофе, — говорит он. — Все трое были под кайфом.

Я печально киваю.

— Да, помню.

— Ага, признаешь! Ты была там! Это ты их убила!

— Я была там, — соглашаюсь я. — А еще был дождь, и дерево, и лысая резина.

— Это все мелочи по сравнению с тобой!

— Они сами пригласили меня, Джо. Я им не навязывалась. Так же как не навязываюсь тебе.

— Они были бы живы, если бы не ты!

— Может быть, так, а может быть, и нет. «Может быть» — негодный аргумент для обвинения.

Пластинка закончилась. Игла поднимается, звукосниматель возвращается на подставку. Преподобный Беркетт сейчас слишком расслаблен, чтобы перевернуть пластинку. Но он по-прежнему слышит музыку у себя в голове. Для него она продолжает играть.

— Мы с Сарой любили танцевать под эту мелодию. — И после паузы он добавляет: — Скоро я опять буду танцевать с ней.

— Возможно.

— Абсолютно точно, — настаивает он.

— Я имела в виду, что, возможно, не так скоро, как тебе кажется. Еще несколько сеансов с Химо, и ты, вполне может статься, поправишься. Твои шансы довольно высоки. По меньшей мере пятьдесят на пятьдесят.

Он раздумывает об этом, но не комментирует. Наверно, боится, что, высказав надежду вслух, может ее убить.

— Интересно, тебя хоть немного заботит моя судьба? — спрашивает он.

Я отвечаю ему вопросом на вопрос.

— Если ты поправишься, ты позвонишь дочери?

После короткого молчания он говорит:

— Да. Если выживу, позвоню.

— Тогда надеюсь, что твое желание исполнится. Держу за тебя кулаки. А сейчас откинь спинку кресла.

Мистеру Беркетту наконец удается привести кресло в почти горизонтальное положение. Я провожу пальцами по голове преподобного, успокаивая нейроны в его мозгу. Его мысли начинают плавно перетекать друг в друга.

— Не думай, что я тебя за это поблагодарю.

Еще пара мгновений, и его сопротивление исчезает. Стянувшийся в узел желудок расслабляется, ум успокаивается, словно море под нарисованной яхтой. Мое действие достигает своего пика. Я отступаю, оставляя Джо в спокойном, полубессознательном состоянии.

— Мы закончили, — бормочет он. — Теперь выметайся.

— Я никуда не уйду, Джо. Нравится тебе это или нет, но я еще некоторое время побуду с тобой.

Он неодобрительно фыркает и отворачивается. А потом посреди тишины вдруг произносит кое-что. И хотя его слова — едва различимый шепот, я их слышу.

Он говорит:

— Спасибо.

Но я знаю: лучше не подавать виду, что я его поняла. Вместо этого я распускаю волосы. Ах, как хорошо хотя бы ненадолго вернуть себе ощущение дикости, свободы и жизни по ту сторону закона![12]