Код Розы - Кейт Куинн

а вон там – нет? – спросила она у своей соседки по столу, кивком показывая на карточки, заполненные ключами и позывными. Большей частью все это выглядело как полная бессмыслица.

– Это нерасшифрованное. Мы записываем все сообщения в журнал, регистрируем, потом отправляем к спецам из отдела ВМФ, а они расшифровывают содержание. Спецы тут самые мозговитые, – восхищенно добавила она. – Никто не знает, что именно они делают и как им это удается, но все возвращается потом к нам на вполне нормальном немецком.

– Понятно…

Так вот где идет вся важная работа. Озла возилась с дыроколом, стараясь побороть разочарование. Неужели – с ее-то знанием языков – все, что она может делать, это подшивать бумаги и расставлять папки по шкафам? Неужто она опять угодила туда, где настоящим делом занимаются другие? Нет-нет, она вовсе не огорчена, не так уж это ей нужно – чувствовать собственную важность. Просто хотелось быть там, где она по-настоящему пригодится…

«Не думай об этом, – оборвала она собственные мысли. – Все, что здесь делают, важно. И это всего лишь твой первый рабочий день».

– А когда к нам возвращаются все эти расшифрованные сообщения и сигналы на немецком, что потом?

– Потом их переводят, регистрируют, анализируют. В коробках у мисс Синьярд лежат дубликаты всех сигналов, посланных с немецких кораблей и самолетов морской авиации. То и дело кто-нибудь срочно запрашивает копию. Необработанные расшифровки мы отправляем в Адмиралтейство[27], а еще докладываем по телефону, у нас прямая линия. Звонит туда обычно Хинсли, он связной. Там от него отмахиваются, после чего он добрый час ругается себе под нос.

– А почему от него отмахиваются?

– А тебе понравилось бы, если бы какой-то кембриджский студентик звонил тебе из глуши и козлетоном сообщал, где сейчас находятся вышедшие на охоту немецкие подлодки, а на вопрос, откуда ему это известно, отвечал: «Вам это знать ни к чему»?

«Дорогой Филипп, то самое Адмиралтейство, которое принимает решения насчет твоего драгоценного военно-морского флота, держится на одних только набитых бумагами обувных коробках, при этом никто ничего не знает и все пожимают плечами. Неужели этой войной руководят исключительно идиоты? Тогда понятно, почему немцы вот-вот высадятся на нашем побережье». Конечно, она ни за что не стала бы вставлять в письмо Филиппу такие пораженческие фразы. Озла старалась сочинять для него бодрые, веселые письма; мужчине на войне не хватает только мрачных посланий из тыла.

Но наедине с собой, в мыслях, она не стеснялась своего пессимизма. Трудно сохранять бодрость, если представляешь себе, как будет выглядеть Лондон, когда фрицы приколотят таблички с немецкими названиями улиц на Пиккадилли и Сент-Джонс-Вуд. Такое ведь действительно могло произойти. Никто, разумеется, не признавался в своих опасениях вслух, но тревожило это всех.

Американцы явно не собирались приходить на помощь. Почти вся Европа пала, теперь очередь за Англией – такова была мрачная действительность. «А ведь здесь я, пожалуй, смогу узнавать новости одной из первых», – подумала Озла, протягивая руку за следующей шифровкой. Она узнает о вторжении раньше других в стране – раньше Черчилля, раньше короля, – потому что очередная взломанная немецкая шифровка может содержать приказ группе эсминцев направиться в Дувр. Увы, тот факт, что здешние башковитые ребята способны расшифровать переговоры фашистов, вовсе не значил, что в их силах остановить происходящее.

«Не знаю, чем именно вы там занимаетесь, – мысленно взмолилась Озла, обращаясь к спецам, взламывавшим шифры с немецких подлодок, – но постарайтесь делать это побыстрее». Потому что эти подлодки стаями охотились на корабли вроде того, где находился Филипп.

Это подало ей интересную идею, и она спросила у соседок:

– Раз мы в морском отделе, разрешается ли нам искать определенные корабли в шифровках? Скажем, смотреть, упоминают ли их немцы в своих радиосообщениях? (Например, «Кент», на котором некий светловолосый мичман королевской крови плывет в сторону Бомбея…) Или спрашивать о таких вещах запрещено?

Им было приказано не болтать ни с кем за пределами Блетчли и не разговаривать ни с кем – ни внутри Блетчли, ни снаружи – о работе, которой они занимаются. Однако после таких инструкций оставалось еще много непонятного. Озла вовсе не собиралась нарушать Закон о государственной тайне в первый же день. «Дорогой Филипп, меня должны повесить за измену – или расстрелять, точно не знаю».

– В своем корпусе мы общаемся свободно, – заверили ее коллеги. – Но помни: все, что ты узнаешь здесь, здесь должно и остаться. Если твой парень служит на флоте, можешь поискать упоминания о его корабле, но вот его матери об этом говорить нельзя.

Это как раз не проблема, подумала Озла. Филипп никогда не упоминал свою мать. О сестрах рассказывал – они были замужем за нацистами, и потому он не мог с ними переписываться, – рассказывал и о той сестре, что разбилась на самолете со своей семьей несколько лет тому назад. Даже отца, с которым годами не виделся, он упомянул пару раз, но мать – никогда.

– Так кто же твой приятель с корабля? – подтолкнула ее в бок соседка по столу. – Жених?

– Просто кавалер. – И Озла налегла на дырокол.

Кавалеры у нее были с шестнадцати лет – мимолетные влюбленности с танцами допоздна, иногда с поцелуями на заднем сиденье такси. Ничего серьезного. Филипп ушел в плавание в феврале. К тому времени они были знакомы всего шесть недель – танцы по ночам в «Кафе де Пари», когда у Озлы выдавался выходной, и долгие вечера, когда он приезжал в квартиру, которую она делила с подругой, и лежал там, положив голову ей на колени. Они слушали граммофонные пластинки и болтали ночь напролет.

– Начинаешь влюбляться в своего прекрасного принца? – поддела ее однажды Сара Нортон, когда Филипп ушел от них за полночь.

– Он вовсе не мой принц, – парировала Озла. – Ему нужна девушка, с которой можно погулять перед отправкой на фронт, вот и все. А для меня он просто очередной кавалер.

Но Филипп был единственным, при мысли о ком у нее бежал по жилам огонь, а его поцелуи – первыми, которые показались ей опасными. В последний вечер накануне отплытия он сжал ее руку крепче обычного и спросил:

– Напишешь мне, Оз? Ты пиши мне, а я буду тебе. А то мне совсем не с кем переписываться.

– Напишу, – ответила Озла, не шутя и не поддразнивая.

Он наклонился к ней для еще одного из тех долгих, жарких поцелуев на пороге, которые все не заканчивались, его руки гладили ее спину, а ее пальцы зарылись в его волосы. Прежде чем уйти, он вложил ей в ладонь какой-то предмет, потом наклонился и крепко прижал