Русский сюжетъ - Людмила Третьякова

Для появления же в свете нужны были нарядные туалеты. Отсутствие средств на них стало бы непреодолимой преградой, если бы не наследство тетушки, оставившей Наталье Николаевне свой внушительный гардероб фрейлины. Здесь наряду с платьями в нарядных коробках хранились меха, тонкое кружево, шелковые чулки, невесомые, изящнейшие туфельки из лайки, перчатки, страусовые перья.

Теперь это можно было переделать и приспособить к новейшей моде. Слава Богу, что касается бальных платьев, то они не слишком изменились с той поры, когда Натали в последний раз перед роковой дуэлью мужа танцевала на балу. В ходу остался все тот же атласный лиф, «на костях», а потому сидевший плотно, словно панцирь. На пышную, державшуюся на чехле из жесткой материи – канауса – юбку нашивались воланы из тонкого шелка или кружев.

После смерти поэта на плечи Натальи Николаевны Пушкиной легли обязанности главы большой семьи. В течение шести лет, до 1843 года, ни Зимний, ни Аничков дворцы не видели красавицы вдовы. «Натали не ездит туда никогда». – писали близкие к Пушкиной люди.

...Если взглянуть на портреты красавиц пушкинской поры в их бальных платьях, то невозможно не признать: ничего более украшавшего женщину мода и портновское искусство так и не создало. Невольно приходишь к мысли, что некрасивых женщин тогда просто не рождалось. Надо было иметь уж слишком неблагодарную внешность, чтобы в бальных туалетах николаевской эпохи выглядеть дурно.

И действительно: воздушные юбки надежно скрывали самые «неудачные» ноги. Корсет тучной фигуре придавал стройность и хорошую осанку, а цвета, перья, кружева и накладные локоны позволяли даже тем, кто не имел густых волос, украсить себя изысканной прической. То было время, когда все ухищрения, все искусство милого обмана шли в ход, чтобы привлекать, очаровывать, пленять. Недаром иностранцы, посещавшие придворные балы и маскарады в царствование Николая I, говорили, что такого сосредоточия роскошных красавиц они нигде не видывали.

И надо было обладать совершенно исключительной внешностью, чтобы в этой россыпи сиять звездой первой величины. Вдове Пушкина это оказалось под силу. Теперь Зимний дворец увидел ее тридцатилетней. Цвет юности облетел, на смену ему пришла зрелая красота, разившая наповал, не требовавшая никаких украшений. Мы это знаем от очевидца появления овдовевшей Натальи Николаевны в великосветском обществе, большого знатока и ценителя женской красоты князя Петра Андреевича Вяземского. Мастерски владея точным, метким словом, он описал свои впечатления: Наталья Николаевна была «удивительно, разрушительно, опустошительно хороша».

Теперь Пушкину постоянно видели на званых вечерах, в салонах, в тех домах, которые когда-то гостеприимно распахивали двери перед ее мужем. По-прежнему скромная, сдержанная, она вела себя с той милой естественностью, которая так нравилась Александру Сергеевичу.

...Жены гениев всегда пребывают в тени. Такова их участь. История здесь не знает исключений. Главное и единственное, что заставило обращать внимание на супругу гениального поэта, – ее удивлявшая всех красота. Ничего кроме этого за Натальей Николаевной не признавалось.

Более того, считалось, что женщина, получив от природы такой королевский подарок, больше ни на какие таланты не имеет право претендовать. Потому каждый мог толковать о душевных качествах Пушкиной как угодно – ведь характер наш, мысли, способности не так очевидны, как внешность. И когда поэт, куда лучше других знавший свою Наташу, признавался в письме, что душу ее любит более прекрасного лица, то эта оценка оставалась их личной тайной.

А свет твердил о том, что Пушкин себе в спутницы выбрал божество, в которое забыли вдохнуть душу. Его жена производила впечатление неумной, неразвитой, по-провинциальному неловкой особы. По существу, лишь «послепушкинское время» раскрыло в Наталье Николаевне черты, совершенно скрытые раньше. И оказалось, что она была щедро наделена тем, в чем ей раньше напрочь отказывали, – обаяние.

Это качество – дар Божий, его трудно объяснить, но именно оно делает даже самых внешне заурядных людей всеобщими любимцами, заставляет их помнить всю жизнь и описывать в мемуарах. И напротив, отсутствие обаяния подписывает суровый приговор подчас самым достойным людям. Особенно убийственно это для красивых женщин, поскольку лишает их возможности пожинать тот богатый урожай успеха и признания, на который они могли бы рассчитывать.

...Оставшись одна во главе большой семьи, Наталья Николаевна вынуждена была поддерживать светские связи и встречаться с людьми, которые порой отнюдь не симпатизировали ей.

Легко представить то чувство, с которым после гибели сына ожидал встречи со снохой отец Пушкина Сергей Львович. Он едва оправился от этого удара. В происшедшей трагедии он винил слишком красивую и слишком легкомысленную жену Александра.

Обычно люди чувствуют друг друга. Неприязнь, как и симпатия, чаще всего бывает обоюдной. Наталья Николаевна, понимая бедного старика и оставляя за ним право думать о ней как ему угодно, оставалась с ним такой, какой была. В первые же минуты она обезоружила его лаской, добротой, участием. Сергей Львович, одинокий, больной, растерянный от потерь, потянулся всем сердцем к ней, как к источнику тепла и сочувствия. В письме знакомым он признавался, что нашел в Наталье Николаевне родную дочь. И это лишь один пример из многих, когда Наталья Николаевна без всякого расчета и усилий с ее стороны в корне меняла представление о себе людей, враждебно к ней настроенных.

Во внешности и в манере поведения Натальи Николаевны, оставшейся без мужа, находили «что-то трогательно возвышенное». А ее мучила жестокая проза жизни: постоянное безденежье, неуверенность, тревога за будущее детей.

...Не раз появляясь в салоне Карамзиных, друзей Александра Сергеевича, Наталья Николаевна словно наталкивалась на суровый взгляд молодого офицера, стихи которого поражали трагической силой. Среди людей, где вдову принимали сердечно и участливо, этот поручик, чьи сумрачные глаза словно преследовали Пушкину, тревожили, беспокоили ее.

Она не раз пыталась заговорить с ним, признавалась, какой глубокий отзвук в ней вызывают его стихи, как они дивно хороши. А в ответ слышала несколько вежливых, чуть насмешливых фраз. Он продолжал смотреть на нее так, словно не мог простить ей какую-то вину. Хотел и не мог. Даже ее красота, которой поддавались все, не в состоянии была пробить брешь в той стене отчужденности, которую воздвиг между ними этот молоденький офицер, писавший удивительные стихи.

Однажды, появившись у Карамзиных, Наталья Николаевна узнала, что это вечер проводов: поэт в мундире Тенгинского пехотного полка возвращается на Кавказ под пули горцев.

Увидев, что подле нее освободилось место, он подошел к ней, и Пушкина услышала совершенно неожиданные слова. Об этом мы знаем от дочери Натальи Николаевны, записавшей эпизод прощального вечера.