Саракш: Кольцо ненависти - Владимир Контровский

Битву переломили бомбарды. Железные трубы метнули навстречу пандейцам вихрь рубленого железа, засыпанного в стволы бомбард вместо каменных ядер. Пушки дали всего один залп, реальный эффект которого был невелик, но пандейцы не имели огнестрельного оружия, знали о нем только понаслышке и были ошеломлены. Габеллу заслуженно считался лучшим полководцем Империи: он не преминул воспользоваться замешательством лесных воителей. Перестроившаяся имперская кавалерия опрокинула горячую пандейскую конницу и погнала ее, устилая землю поверженными лошадьми и распластанными телами людей.

Отступающая конница расстроила ряды пандейской пехоты. Пандейцы не успели еще восстановить свои боевые порядки, как на них молотом обрушился сомкнутый строй пеших имперских латников.

От железного лязга дрожали холмы и трепетала листва на деревьях. Резались жестоко и беспощадно, наваливая кучи трупов, и к вечеру имперцы взяли верх: выгнувшаяся линия пандейцев дрогнула, разорвалась и рассыпалась, быстро превращаясь в скопище беглецов, искавших спасения в окрестных лесах и за стенами крепости. Имперские стяги качнулись и двинулись вперед, и уже утром взрыкнула первая бомбарда, пославшая в сторону зубчатых башен Гааг-До первое ядро.

«Лесные дикари склонились перед мощью имперского оружия», — записал аббат Туку.

Красиво писал монах, подумал Максим, преподобный Туку, чем-то осиянный… Или осененный? Блеск оружия, плюмажи из перьев на иссеченных шлемах, победные знамена, реющие на ветру… А на самом деле все там было грязно и смрадно: люди, одетые в душное железо и сбившиеся в многотысячную толпу, с рычанием и воем самозабвенно вскрывали друг другу грудные клетки, животы и черепа уродливыми железными инструментами, ни для чего другого не предназначенными. И мозг, средоточие разума, разбрызгивался студнем по щитам и лезвиям топоров, и лопались под ногами кишки, вывалившиеся из распоротых животов, и стонали раненые, и кричали в смертной тоске умирающие. И люди, живые люди, превращались в отвратительно выглядевшие гниющие трупы… Какая все-таки мерзость это дикое саракшианское средневековье… А чем лучше местное цивилизованное нововековье с его атомными грибами и всеми прочими прелестями?

* * *

Башня покачнулась, дрогнула, осела и осыпалась, разваливаясь на каменные обломки. Взлетела туча седой пыли, насыщенной мелким крошевом; с шорохом раскатились осколки, царапая неровные спины вывороченных глыб, уложенных в основание башни. «Порохом рвать быстрее, — подумал Габеллу, наблюдая, как солдаты оттаскивают от руин громоздкий таран, бревно которого еще раскачивалось, — но война не окончена, и порох нужен для бомбард, приводящих гордых амазонок в ужас. Так что придется разрушать это змеиное гнездо без помощи пороха — ничего, время у меня есть».

Над развалинами Гааг-До стлался черный дым: камни не горят, но во взятой крепости хватало деревянных построек. Кое-где слышались крики и даже звон клинков — последние защитники пандейской твердыни еще продолжали драться, бессмысленно и безнадежно, и умирали на окровавленных камнях.

— Господь благословил ваше оружие и даровал вам победу, светоч острия, — елейным голоском проговорил преподобный Туку, стоявший рядом с Габеллу.

— Господь благоволит сильным и смелым, преподобный отец, — ответил маршал, сдерживаясь, чтобы не сказать лишнего. Габеллу не любил попов, а этого хитрого аббата он и на дух не выносил, однако вынужден был терпеть его присутствие: со Святым Престолом считается сам отец-император.

Из пелены оседающей пыли показалась небольшая кучка людей. Пленные — с десяток истерзанных пандейцев, окруженных солдатами с протазанами наперевес. Лесные воины не сдавались, сражаясь до конца и умирая, да и сами имперцы не слишком охотно брали их в плен — разве что повинуясь строгому приказу.

Аббат Туку оживился, а наметанный глаз маршала сразу выхватил из кучки пленных высокую темноволосую женщину в иссеченной кольчуге. Лицо амазонки было в крови, но когда Габеллу поймал ее взгляд, сердце сурового маршала, светоча острия и опоры трона Его Величества, вдруг сдвоило удары: глаза пленницы горели раскаленными угольями. Руки ее были связаны и даже скованы цепями — имперцы уже знали, на что способны воительницы лесов: они умудрялись змеями выскальзывать из пут, выхватывали откуда-то из-под одежды и из волос небольшие зазубренные диски и метали их, безошибочно попадая в щели забрал.

— Ведьма, — тихо произнес кто-то из офицеров. — Они умеют залезать в души…

— Отродье дьявола, — злобно прошипел аббат. — Святой Престол повелевает немедля отправлять таких на костер!

Габеллу промолчал. Он вдруг почувствовал, что дорого дал бы за то, чтобы эта ведьма, красивая какой-то дикой и необузданной красотой, оказалась бы не на костре, а на его походном ложе, пусть даже это грозило бы маршалу серьезным осложнением отношений с церковниками. Что могут знать эти попы о любви, хотя и ходят слухи об их «священных» оргиях? И неужели он, Габеллу-победитель, окруженный преданным ему войском, откажется от заслуженной награды из страха перед чернорясниками? Да никогда! Пусть аббат Туку жарит кого угодно, но только не эту женщину — так хочет он, имперский маршал Габеллу, светоч и опора!

— Пандейские ведьмы не годятся в наложницы, — негромко сказал отец Туку.

«Что он, мысли мои читает?» — изумился полководец.

— Их любви невозможно вкусить против их воли: богопротивным своим колдовством они превращают мышцы своего тела, в том числе и мышцы лона, в камень, и мужская плоть не в силах этот камень преодолеть.

— Откуда ты это знаешь, святоша? — Габеллу не выдержал. — Сам пробовал, да?

— Пути познания многочисленны, — аббат скромно потупился. — Чтобы узнать, что огонь жжется, совсем не обязательно касаться его рукой. Ведьму можно изнасиловать только кинжалом, но это, — преподобный вдруг гнусно хихикнул, — значит просто убить ее… очень оригинальным способом.

Маршал снова посмотрел на пленницу. В глазах амазонки полыхало беспощадное злое пламя, и Габеллу понял, что надеяться на ее добровольную любовь так же безрассудно, как с десятком телохранителей прорубиться через все Срединные Королевства и степи варваров до южной оконечности материка, до мыса Драконий Клык, где расположена столица разбойничьего княжества Ондол.

— Будь по-твоему, преподобный, — хрипло произнес Габеллу и отвернулся.

Он еще не знал, что эта женщина будет сниться ему до конца его дней и что он до глубокой старости будет сожалеть о том, что не попытался сделать невозможное…

«А когда мы ворвались в святилище, — сообщал аббат Туку, — то застали там десяток ведьм, дравшихся с остервенением бешеных волчиц. Они полегли, сражаясь, а мы нашли там каменного истукана, отвратительного видом. Идол являл собой статую женщины, свирепой ликом и с голой грудью, а на шее ея висело ожерелье, составленное из срамных уд мужских, отрезанных, по всей вероятности, от убиенных солдат наших. И когда солдаты это узрели, то пришли они в ужас и неистовство, и в дальнейшем избивали лесных дикарей без разбора…»